Поучительный урок для Землян. На примере семьи Лыковых в Саянах.

Героизм и подлость. Здоровье душевное. Человек среди людей. Смысл жизни. Как стать человеком... По следам профессора Преображенского из «Собачьего сердца», который пытался из животного сделать человека.
Ответить
читатель
Сообщения: 246
Зарегистрирован: 14.05

Поучительный урок для Землян. На примере семьи Лыковых в Саянах.

Сообщение читатель » 27.06

    Алиены успешно осваивают нашу Планету. Медленно но верно происходит вытеснение настоящего, природного, Земного. Они культивируют свои качества, вытесняя из землян Земные, человеческие. Поколение меняется за поколением, и в каждом новом поколении всё больше алиенских признаков. Что-бы изменения не бросались в глаза , алиены разделяют и максимально отдаляют поколения друг от друга. Разрывают связи, воруют и искажают прошлое. Это происходит медленно, почти незаметно для нас самих.
    Но иногда , когда два или три поколения случайно оказываются рядом, появляется редкая возможность сравнить, оценить изменения.
    На примере семьи Лыковых, которая задержалась всего на полвека, на 2 поколения, вдумчивый читатель может увидеть, как бацилы алиенов, незаметно проникают в человечество.

Лыковы — семья староверов, прожившая отшельниками высоко в горах в глухой Саянской тайге с 1930-х годов вплоть до их случайного обнаружения геологами в 1978 году при обследовании реки Большой Абакан. Лыковы были незнакомы с современной цивилизацией, и эта история имела огромный резонанс в советской прессе тех лет.

Первоначально семья состояла из шести человек: отец Карп Осипович, мать Акулина, два сына, Дмитрий и Савин, и две дочери Наталья и Агафья. Почти все члены семьи к настоящему времени умерли, в том числе и из-за контакта с непривычными для их организмов микробами. В живых осталась одна Агафья (1945 года рождения).

Убежище Лыковых в Саянах - каньон верховий реки Абакан, по соседству с Тувою. Место труднодоступное, дикое - крутые горы, покрытые лесом, и между ними серебристая лента реки с бегущими к ней пенистыми притоками. Нелюдимость сих мест вовсе не означает пустыню. Этот таежный край сибирской тайги богат зверем, и тут хорошо все растет, благодатные кедрачи не тронуты человеком. Семья Лыковых без ошибки выбрала это место для скрытной жизни.



Небольшой экскурс, для тех, кто ничего не слышал о них:
Староверы Лыковы долго жили в отшельничестве. Еще в 30-х годах они проживали со своими единоверцами на таежной заимке, но позднее из-за междоусобиц семья Лыковых обособилась. И все же тогда они жили «не тайно» – их избу можно было найти на картах. Но в 45-м году в тех местах появился патруль, искавший дезертиров, который насторожил их. Тогда Лыковы поспешно снялись и аж на 30 лет спрятались от мирского глаза в горах. Не имея контактов с внешним миром, семья жила по законам своей веры. Тело они укрепляли лесными ягодами, здоровой пищей и нелегкой работой, а дух – молитвами.

Семья Лыковых занималась земледелием, рыболовством и охотой. Рыбу солили, заготавливали на зиму, в домашних условиях добывали рыбий жир. Что касается охоты, то верой им позволялось охотиться только на животных с копытами, так как звери с когтями олицетворяют нечистую силу. Братья могли вдвоем загнать марала. Это была основная белковая пища Лыковых, охотились они с помощью ям размером 3x3x3. Однако больший интерес представляла охота на оленя, которого братья просто загоняли до изнеможения, а когда он падал без сил – убивали ножом. Согласитесь, интересный метод.

И только в 1978 году совершенно случайно в глухой таежной глуши группа геологов наткнулась на проживавшую в избушке семью, словно попавшую в XX век прямиком из века XVII. Люди смотрели друг на друга ошарашено, все равно как на пришельцев с другой планеты. Но потом пришло доверие, симпатия и сотрудничество. И все же первые контакты Лыковых с людьми не принесли ничего хорошего. Как объясняют специалисты, встречи с цивилизацией вызвали у таежных жителей настоящий стресс, который в свою очередь ослабил их защитные реакции, иммунную систему.

В общем, два сына, Савин и Дмитрий, а потом и дочь Наталья умерли почти разом, один за другим. В 1982 году была серия статей журналистов, прославившая семью Лыковых на весь мир. Люди с умилением читали о том, как таежные отшельники познавали современную цивилизацию. Глава семьи Карп Лыков о целлофановом мешке говорил так: «Надо же, стекло, а мнется…» Или то, как он впервые смотрел телевизор. Тогда на это зрелище сбежалось половина геологической базы – человек из XVII века перед голубым экраном…

Теперь из той большой семьи – отец Карп Осипович, мать Акулина, два сына, Дмитрий и Савин, и две дочери Наталья и Агафья – осталась только самая младшая, Агафья. Но, оставшись одна, она живет той же жизнью: занимается рыболовством, земледелием, ну, разве что охотой не промышляет. Кроме того Агафья Карповна кое-что узнала из мирской жизни. Она по надобности летала на вертолете, дважды ездила по железной дороге повидать дальних родственников, даже лечилась в городской больнице. Она смело пользуется доселе неизвестными ей измерительными приборами (термометр, часы).

Каждый новый день Агафья встречает молитвой и каждый день с ней отходит ко сну. Но реалии жизни большую часть времени заставляют трудиться буквально до седьмого пота. Урожай с огорода носит на плечах, а для 60-летней старушки это почти непосильная работа. Родственники часто ее уговаривают перебраться к ним в город, но старушка Агафья всегда отказывается, она не хочет уходить из тайги, в которой прожила всю свою жизнь.

Лыковы, живя в единении с природой, сохранили свою духовность. И может быть современный цивилизованный человек даже не способен подняться до уровня миропонимания, духовного сознания бытия Лыковых.

В век научно-технических открытий всё чаще встает проблема утраты духовности людьми. Примером же для подражания сохранения здоровых начал, веры, трудолюбия, взаимоуважения и почитания старших, могут стать люди, преодолевшие огромные трудности и все же сохранившие человеческие качества. Такими людьми были члены семьи Лыковых, такой является единственный ее оставшийся представитель Агафья Карповна Лыкова – одинокий Робинзон – отшельник и дитя тайги


Почти ежегодно с 1980 года до сих пор бывает у Агафьи знаменитый журналист Василий Михайлович Песков. По результатам этих визитов им написана книга «Таёжный тупик», неоднократно переиздававшаяся и вышедшая на нескольких иностранных языках.


------

НЕ ТАЕЖНЫЙ ТУПИК, А ДУХОВНЫЙ ПУТЬ ЛЫКОВЫХ.
КАК НАША «КУЛЬТУРА» ПОГУБИЛА «ИНОПЛАНЕТЯН ТАЙГИ». НАША КУЛЬТУРА НЕ ВЫДЕРЖАЛА УНИКАЛЬНОГО ЭКЗАМЕНА, ПРЕДЛОЖЕННОГО САМОЙ ПРИРОДОЙ.


ПОУЧИТЕЛЬНЫЙ УРОК ДЛЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Последние годы мы много рассуждаем о возможной встрече с жителями иных миров — представителями инопланетных цивилизаций, которые тянутся к нам из Космоса.

О чем только не идет речь. Как договориться с ними? Сработает ли наш иммунитет против неизвестных болезней? Сойдутся или столкнутся разнохарактерные культуры?

А совсем рядом - буквально у нас перед глазами - живой пример подобной встречи.

Речь идет о драматической судьбе семьи Лыковых, прожившей почти 40 лет в Алтайской тайге в полной изоляции - в своем собственном мире. Наша цивилизация XX века обрушилась на примитивную действительность таежных отшельников. И что же? Мы не приняли их духовного мира. Мы не защитили их от наших болезней. Мы не сумели понять их жизненных основ. И мы разрушили их уже сложившуюся цивилизацию, которую мы не поняли и не приняли.

Первые сообщения об открытии в малодоступном районе Западных Саян семьи, прожившей без всякой связи с внешним миром более сорока лет, появились в печати в 1980 году сначала в I газете «Социалистическая индустрия», потом в «Красноярском рабочем». А затем уже в 1982 году цикл статей об этой семье опубликовала «Комсомольская правда». Писали, что семья состояла из пяти человек: отец — Карп Иосифович, два его сына — Дмитрий и Саввин и две дочери — Наталья и Агафья. Фамилия их — Лыковы.

Писали, что в тридцатых годах они добровольно ушли из мира, на почве религиозного фанатизма. Писали о них много, но с точно отмеренной порцией сочувствия. «Отмеренной» потому, что уже тогда тех, кто принял к сердцу эту историю, поразило высокомерное цивилизованно-снисходительное отношение советской журналистики, которая окрестила удивительную жизнь русской семьи в лесном уединении «таежным тупиком». Высказывая одобрение Лыковым в частностях, советские журналисты оценивали всю жизнь семьи категорично и однозначно:
Агафья и Савин Лыковы в одежде, сотканной из волокон конопли на примитивном ткацком станке
— «житье и быт убоги до крайности, рассказ о нынешней жизни и о важнейших событиях в ней слушали, как марсиане»;

— «убито было в этой убогой жизни и чувство красоты, природой данное человеку. Ни цветочка в хижине, никакого украшения в ней. Никакой попытки украсить одежду, вещи... Не знали Лыковы песен»;

— «младшие Лыковы не имели драгоценной для человека возможности общения с себе подобными, не знали любви, не могли продолжить свой род. Виной всему — фанатичная темная вера в силу, лежащую за пределами бытия, с названием бог. Религия, несомненно, была опорой в этой страдальческой жизни. Но и причиной страшного тупика была тоже она».
Несмотря не заявленное в этих публикациях желание «вызвать сочувствие», советская печать, оценивая жизнь Лыковых в целом, назвала ее «сплошной ошибкой», «почти ископаемым случаем в человеческом бытии». Будто забывая о том, что речь все же идет о людях, советские журналисты объявили обнаружение семьи Лыковых «находкой живого мамонта», как бы намекая на то, что Лыковы за годы лесной жизни настолько отстали от нашей правильной и передовой жизни, что их нельзя относить к цивилизации вообще.

Правда, уже тогда внимательный читатель замечал несоответствие обличительных оценок тем фактам, которые приводили те же самые журналисты. Они писали о «темноте» жизни Лыковых, а те, ведя счет дням, за все время своей отшельнической жизни ни разу не ошиблись в календаре; жена Карпа Иосифовича выучила всех детей читать и писать по Псалтири, которая, как и другие религиозные книги, бережно сохранялась в семье; Саввин же знал даже Священное писание наизусть; а после запуска первого спутника Земли в 1957 году Карп Иосифович заметил: «Звезды стали скоро по небу ходить».

Журналисты писали о Лыковых как о фанатиках веры — а у Лыковых не только не принято было поучать других, но даже и говорить о них плохо. (Заметим в скобках, что некоторые слова Агафьи, для придания вящей убедительности некоторым журналистским рассуждениям, были самими же журналистами и придуманы.)

Справедливости ради надо сказать: не все разделяли эту заданную точку зрения партийной прессы. Нашлись и те, кто писал о Лыковых иначе — с уважением к их духовной силе, к их жизненному подвигу. Они писали, но очень мало, потому что газеты не давали возможности защитить имя и честь русской семьи Лыковых от обвинений в темноте, невежестве, фанатичности.

Одним из таких людей был писатель Лев Степанович Черепанов, побывавший у Лыковых уже через месяц после первого сообщения о них. С ним вместе были доктор медицинских наук, заведующий кафедрой анастезиологии Красноярского института усовершенствования врачей, профессор И. П. Назаров и главврач 20-й больницы Красноярска В. Головин. Уже тогда, в октябре 80-го, Черепанов просил руководство области ввести полный запрет на посещение Лыковых случайными людьми, предполагая на основе знакомства с медицинской литературой, что такие посещения могут угрожать жизни Лыковых. И Лыковы предстали перед Львом Черепановым совершенно другими людьми, чем со страниц партийной прессы.

- Люди, которые с 1978 года встречались с Лыковыми,— говорит Черепанов,— судили о них по одежде. Когда они увидели, что у Лыковых все домотканое, что у них шапки сшиты из меха кабарги, а средства борьбы за существование — примитивные, то поспешно заключили, что отшельники намного отстали от нас. То есть начали судить о Лыковых свысока, как о людях низшего по сравнению с собой сорта. Но потом выяснилось, какими «от-

лись, если они смотрят на нас, как на немощных людей, которых надо опекать. Ведь «поберечь» — это буквально означает «помочь». Я тогда спросил профессора Назарова: «Игорь Павлович, может, ты счастливее меня и видел такое в нашей жизни? Когда б ты приходил к начальнику, а он, выходя из-за стола и пожимая тебе руку, спрашивал, чем могу быть тебе полезен?»

Он засмеялся и сказал, что у нас такой вопрос был бы истолкован превратно, то есть возникло подозрение, что желают в чем-то пойти навстречу из какой-то корысти, а наше поведение было бы воспринято как заискивающее.

С этого момента стало ясно, что мы оказались людьми, которые мыслят иначе, чем Лыковы. Естественно, стоило заинтересоваться, кого еще они встречают так — с дружеским расположением? Выяснилось - всех! Вот Р. Рождественский написал песню «С чего начинается Родина». С того, другого, третьего...— помните слова ее. А у Лыковых Родина начинается с ближнего. Пришел человек — и вот с него и начинается Родина. Не с букваря, не с улицы, не с дома — а с того, кто пришел. Раз пришел — значит, и оказался ближним. И как тут не оказать ему посильную услугу.

Вот то, что сразу же разделило нас. И мы поняли: да, действительно, у Лыковых полунатуральное или даже натуральное хозяйство, но нравственный потенциал оказался, вернее остался, очень высоким. Мы же его утратили. По Лыковым можно воочию увидеть, какие нами приобретены побочные результаты в борьбе за технические достижения после 17-го года. Ведь для нас самое главное — наивысшая производительность труда. Вот мы и гнали производительность. А надо было бы, заботясь о теле, не забывать и о духе, потому что дух и тело, несмотря на свою противоположность, должны существовать в единстве. А когда равновесие между ними нарушается, то и появляется неполноценный человек.

Да, мы были экипированы лучше, у нас были ботинки на толстой подошве, спальные мешки, рубахи, которых сучья не рвали, штаны не хуже этих рубах, тушенка, сгущенка, сало — все что угодно. А выяснилось, что Лыковы превосходили нас нравственно, и это сразу же предопределило все отношение с Лыковыми. Этот водораздел так и прошел, независимо от того, хотели мы с этим считаться или нет.

Мы пришли к Лыковым не первые. С ними с 78-го года встречались многие, и когда Карп Иосифович по каким-то жестам определил, что я в группе «мирян» — старший, он отозвал меня в сторону и спросил: «Не возьмешь ли своей, как там у вас говорят, жене, мех на воротник?» Я, конечно, сразу воспротивился, что очень удивило Карпа Иосифовича, потому что он привык к тому, что приходящие брали у него меха. Я рассказал об этом случае профессору Назарову. Тот, естественно, ответил, что, мол, такого в наших отношениях быть не должно. С этого момента мы начали отделяться от других посетителей. Если мы приходили и что-то делали, то только «за так». Мы ничего с Лыковых не брали, и Лыковы не знали, как к нам относиться. Кто мы такие?

— Цивилизация уже успела показать себя им по-другому?

— Да, и вроде бы мы из этой же цивилизации, но не курим, не пьем. И вдобавок — соболей не берем. А потом мы работали в поте лица, помогая Лыковым по хозяйству: опиливали пеньки до земли, кололи дрова, перекрыли крышу домика, где жили Саввин и Дмитрий. И мы считали, что очень хорошо работаем. Но все равно Агафья через какое-то время, в другой наш приезд, не видя, что я прохожу рядом, сказала отцу: «А братки-то лучше работали». Мои подруги удивились: «Как же так, да мы же потом обливались». А потом поняли: мы и работать разучились. После того, как Лыковы пришли к этому заключению, они уже относились к нам снисходительно.

У Лыковых мы увидели воочию, что семья — это наковальня, а труд — не просто работа «от» и «до». Труд у них — забота. О ком? О ближнем. Ближний у брата — брат, сестры. И так далее.

Потом, у Лыковых был клочок земли, отсюда — их независимость. Встретили они нас, не заискивая и не задирая нос - на равных. Потому что им не надо было снискивать чьего-то расположения, признания или похвалы. Все, что им было нужно, они могли взять со своего клочка земли, или из тайги, или из речки. Многие орудия сделаны были ими самими. Пусть они не отвечали каким-то современным эстетическим требованиям, но они вполне годились для той или иной работы.

Вот с чего стало проявляться различие между Лыковыми и нами. Лыковых можно представить людьми из 1917 года, то есть из дореволюционной поры. Таких уже не встретишь — все мы нивелировались. А разница между нами, представителями цивилизации современной и дореволюционной, лыковской, так или иначе должна была выйти наружу, так или иначе характеризуя как Лыковых, так и нас. Я не корю журналистов — Юрия Свентицкого, Николая Журавлева, Василия Пескова за то, что они, видите ли, не постарались правдиво и без предвзятостей рассказать о Лыковых. Так как они считали Лыковых жертвами самих себя, жертвами веры, то и самих этих журналистов следует признать жертвами наших 70 лет. Такая у нас была мораль: все, что идет на пользу революции, правильно. Об отдельном человеке мы и не думали, всех привыкли судить с классовых позиций. И Лыковых с ходу «раскусил» Юрий Свентицкий. Он назвал Карпа Иосифовича дезертиром, назвал его тунеядцем, а доказательств никаких. Ну, по поводу дезертирства читатель ничего не знал, а насчет «тунеядства»? Как же могли Лыковы тунеядствовать вдалеке от людей, как могли поживиться на чужой счет?

Для них это было просто невозможно. Тем не менее никто ведь не опротестовал выступление Ю. Свентицкого в «Социалистической индустрии» и выступление Н. Журавлева в «Красноярском рабочем». На мои редкие статьи откликались в основном пенсионеры — высказывали сочувствие и не рассуждали вовсе. Я замечаю, что читатель вообще разучился или не хочет сам рассуждать и думать — он любит только все готовое.

— Лев Степанович, так что же нам сейчас доподлинно известно о Лыковых? Ведь публикации о них грешили не только неточностями, но и искажениями.

— Возьмем кусок их жизни в Тишах, что на реке Большой Абакан, до коллективизации. В 20-х годах это было поселение «в одну усадьбу», где жила семья Лыковых. Когда появились отряды ЧОН, для крестьян началось беспокойство, и они стали переселяться к Лыковым. Из лыковского починка выросла маленькая деревенька в 10—12 дворов. Подселявшиеся к Лыковым, естественно, рассказывали, что происходит в мире, все они искали спасения от новой власти. В 1929 году в лыковской деревеньке появился некто Константин Кукольников с поручением создать артель, которая должна была заниматься рыболовством и охотой.


В этом же году Лыковы, не пожелав, чтобы их записывали в артель, поскольку привыкли к независимой жизни и наслышались о том, что им уготовано, собрались и ушли все вместе: три брата — Степан, Карп Иосифович и Евдоким, их отец, мать и тот, кто справлял у них службу, а также близкие родственники. Карпу Иосифовичу было тогда 28 лет, он не был женат. Кстати, он никогда не руководил общиной, как об этом писали, и никогда Лыковы не принадлежали к секте «бегунов». Все Лыковы откочевали по реке Большой Абакан и нашли там себе кров. Жили не тайно, а появлялись в Тишах, чтобы покупать нитки для вязания сетей; вместе с тишинцами поставили лечебницу на Горячем ключе. И только через год Карп Иосифович сходил на Алтай и привез себе жену Акулину Карповну. И там, в тайге, можно сказать, в лыковском верховье Большого Абакана, родились у них дети.


В 1932 году образовался Алтайский заповедник, граница которого охватывала не только Алтай, но и часть Красноярского края. В эту часть и попали поселившиеся там Лыковы. Им предъявили требования: нельзя стрелять, рыбачить и распахивать земли. Они должны были оттуда убраться. В 1935 году Лыковы ушли на Алтай к родне и жили сначала на «фатере» у Тропиных, а потом в землянке. Карп Иосифович наведывался на Прилавок, что возле устья Соксу. Там, на своем огороде, при Карпе Иосифовиче егерями был застрелен Евдоким. Затем Лыковы подались на Ери-нат. И с этого времени началось для них хождение по мукам. Их спугнули пограничники, и они спустились по Большому Абакану до Щек, срубили там избу, вскоре еще одну (на Соксу), более удаленную от берега, и жили на подножном корму...

Вокруг них, в частности в Абазе, ближайшем к Лыковым городе горняков, знали, что где-то должны быть Лыковы. Не было только слышно, что они выжили. Что Лыковы живы, стало известно в 1978 году, когда появились там геологи. Они подбирали площадки для высадки исследовательских партий и натолкнулись на «ручные» пашни Лыковых.


— Сказанное вами, Лев Степанович, о высокой культуре отношений и всей жизни Лыковых подтверждается и выводами тех научных экспедиций, которые побывали у Лыковых в конце 80-х годов. Ученые были поражены не только поистине богатырской волей и трудолюбием Лыковых, но и их недюжинным умом. В 1988 году побывавших у них канд. с-х наук В. Шадурского, доцента Ишимского пединститута и канд. с-х наук научного сотрудника НИИ картофельного хозяйства О. Полетаеву удивило у них многое. Стоит привести некоторые факты, на которые ученые обратили внимание.

    — Огород Лыковых мог бы стать образцом для подражания иному современному хозяйству. Располагаясь на склоне горы под углом 40—50 градусов, он уходил вверх на 300 метров. Разделив участок на нижний, средний и верхний, Лыковы разместили культуры с учетом их биологических особенностей. Дробность посева позволяла им лучше сохранить урожай. Болезней сельскохозяйственных культур совершенно не было.

    — Чтобы сохранить высокий урожай, картошку на одном месте выращивали не более трех лет.

    — Особо тщательно готовили семена. За три недели до посадки клубни картошки укладывали тонким слоем в помещении на сваях. Под полом разводили костер, раскаляя валуны. И камни, отдавая тепло, равномерно и долго обогревали семенной материал.

    — Семена обязательно проверяли на всхожесть. Размножали их на специальном участке.

    — К срокам посева подходили строго, с учетом биологических особенностей разных культур. Сроки подбирали оптимальные для местного климата.

    — Несмотря на то, что в течение пятидесяти лет Лыковы сажали один и тот же сорт картофеля, он у них не выродился. Содержание крахмала и сухого вещества было в нем значительно больше, чем у большинства современных сортов. Ни клубни, ни растения абсолютно не содержали ни вирусной, ни какой-либо другой инфекции.

    — Ничего не зная об азоте, фосфоре и калии, Лыковы тем не менее применяли удобрения по передовой агрономической науке: «всякий хлам» из шишек, травы и листьев, то есть компосты, богатые азотом, шли под коноплю и все яровые. Под репу, свеклу, картошку вносили золу — источник калия, необходимого для корнеплодов.

«Трудолюбие, сметливость, знание законов тайги,— обобщали ученые,— позволили семье обеспечить себя всем необходимым. Причем это была богатая не только белками, но и витаминами пища».

Побывали у Лыковых несколько экспедиций филологов из Казанского университета, изучавших фонетику на изолированном «пятачке». Г. Слесаре-ва и В. Маркелов, зная, что в контакт с «пришельцами» Лыковы вступают неохотно, чтобы войти в доверие и услышать чтение, спозаранку работали с Лыковыми бок о бок. «И вот однажды Агафья взяла тетрадку, в которой от руки было переписано «Слово о полку Игореве». Ученые заменили в ней только некоторые модернизированные буквы древними, более привычными для Лыковой. Она осторожно открыла текст, молча просмотрела страницы и стала напевно читать... Теперь мы знаем не только произношение, но и интонации великого текста... Так «Слово о полку Игореве» оказалось записанным для вечности, может быть, последним на земле «диктором», будто бы пришедшим из времен самого «Слова...».

Следующая экспедиция казанцев подметила языковой феномен у Лыковых — соседство в одной семье двух говоров: северо-великорусского оканья у Карпа Иосифовича и южно-великорусского наречия (аканья), присущего Агафье. Агафья помнила также стихи о разорении Олоневского скита — бывшего самым большим в Нижегородском крае. «Цены нет подлинному свидетельству о разорении большого старообрядческого гнезда»,— говорил А. С. Лебедев, представитель русской старообрадческой церкви, побывавший в 1989 году у Лыковых. «Таежный рассвет» — назвал он свои очерки о поездке к Агафье, подчеркивая полное свое несогласие с выводами В. Пескова.

Казанские ученые-филологи на факте лыковской разговорной речи объяснили так называемую «гнусавость» в церковных службах. Оказывается, она идет от византийских традиций.

— Лев Степанович, получается, что именно с момента прихода людей к Лыковым началось активное вторжение нашей цивилизации в их среду обитания, которое просто не могло не нанести вред. Ведь у нас — разные подходы к жизни, разные типы поведения, разное отношение ко всему. Не говоря уж о том, что Лыковы никогда не болели нашими болезнями и, естественно, были перед ними совершенно беззащитны.

— После скоропостижной смерти троих детей Карпа Иосифовича профессор И. Назаров высказал предположение, что причина их гибели в слабом иммунитете. Последующие исследования крови, которые проводил профессор Назаров, показали, что у них есть иммунитет только к энцефалиту. Противостоять же нашим даже обычным заболеваниям они не могли. Я знаю, что В. Песков говорит о других причинах. Но вот мнение доктора медицинских наук, профессора Игоря Павловича Назарова.

Он говорит, что четко прослеживается связь между заболеваниями Лыковых так называемой «простудой» и их контактами с другими людьми. Он объясняет это тем, что дети Лыковых родились и жили, не встречаясь ни с кем со стороны, и не нажили специфический иммунитет против различных болезней и вирусов.

Как только Лыковы стали ходить к геологам, болезни их приняли серьезные формы. «Как схожу в поселок, так и болею»,— сделала вывод Агафья еще в 1985 году. Об опасности, которая поджидает Агафью в связи с ослабленным иммунитетом, свидетельствует смерть в 1981 году ее братьев и сестер.

«Судить о том, от чего умерли они, мы можем,— говорит Назаров,— лишь по рассказам Карпа Иосифовича и Агафьи. В. Песков из этих рассказов делает вывод, что причина была в переохлаждении. Дмитрий, заболевший первым, помогал Саввину ставить заездку (загородку) в ледяной воде, вместе копали картошку из-под снега... Наталья стирала в ручье со льдом...

Все это верно. Но такой ли уж экстремальной для Лыковых была ситуация, когда им приходилось работать в снегу или в холодной воде? При нас они подолгу и запросто ходили по снегу босиком без всяких последствий для здоровья. Нет, не в привычном охлаждении организма главная причина их смерти, а в том... что незадолго до болезни семья вновь побывала в поселке у геологов. Вернувшись, они все заболели: кашель, насморк, першение в горле, озноб. Но надо было копать картошку. И в общем-то обычное для них дело обернулось для троих смертельной болезнью, потому что переохлаждению подверглись уже больные люди».

И Карп Иосифович, считает профессор Назаров, вопреки утверждениям В. Пескова, умер не от старческой дряхлости, хотя и впрямь ему было уже 87 лет. «Подозревая, что врач с 30-летним стажем мог упустить из виду возраст пациента, Василий Михайлович оставляет за скобками своих рассуждений то, что первой после очередного посещения поселка заболела тогда Агафья. Вернувшись, она слегла. На следующий день заболел Карп Иосифович. А неделю спустя умер. Агафья болела еще месяц. Но перед своим отъездом я оставил ей таблетки и объяснил, как их принимать. К счастью, она точно определилась в этой ситуации. Карп Иосифович остался верным себе и от таблеток отказался.

Теперь о его дряхлости. Всего двумя годами раньше он сломал ногу. Я прилетел, когда он уже долгое время не двигался и пал духом. Мы с красноярским врачом-травматологом В. Тимошковым применили консервативное лечение, наложили гипс. Но, честно говоря, я не надеялся, что он выкарабкается. А месяц спустя на мой вопрос о самочувствии Карп Иосифович взял палочку и вышел из избы. Более того, стал работать по хозяйству. Это было настоящее чудо. У человека в 85 лет сросся мениск, в то время, когда даже у молодых людей это случается крайне редко, приходится делать операцию. Словом, у старика оставался огромный запас жизненных сил...»

В. Песков утверждал также, что Лыковых мог сгубить «длительный стресс», который они переживали в связи с тем, что встреча с людьми породила якобы в семье много мучительных вопросов, споры и распри. «Говоря об этом,— считает профессор Назаров,— Василий Михайлович повторяет общеизвестную истину о том, что стресс способен угнетать иммунитет... Но он забывает, что стресс не может быть длительным, а к тому времени, когда умерли трое Лыковых, их знакомство с геологами длилось уже три года. Нет фактов, свидетельствующих о том, что знакомство это произвело переворот в сознании членов семьи. Зато есть неопровержимые данные анализа крови Агафьи, подтверждающие, что никакого иммунитета не было, так что стрессу нечего было и угнетать».

Заметим, кстати, что И. П. Назаров, учитывая специфику своих пациентов, к первому анализу крови готовил Агафью и ее отца в течение пяти лет (!), а когда взял его, то оставался с Лыковыми еще двое суток, чтобы проследить за их состоянием.

Трудно понять современному человеку мотивы сосредоточенной страдальческой жизни, жизни в вере. Обо всем-то мы судим поспешно, с ярлыками, как судьи всем и каждому. Кто-то из журналистов даже подсчитал, сколь мало Лыковы увидели в жизни, обжив в тайге пятачок всего в 15x15 километров; что они даже не знали, что есть Антарктида, что Земля — шар. Кстати, Христос тоже не знал, что Земля круглая и что есть Антарктида, но никто его в этом не упрекает, понимая, что это не то знание, которое жизненно необходимо человеку. А вот то, что нужно в жизни обязательно, Лыковы знали лучше нас. Достоевский говорил, что человека может научить чему-нибудь только страдание — в этом главный закон жизни на Земле. Жизнь Лыковых сложилась так, что они испили эту чашу сполна, приняв роковой закон как личную судьбу.

Именитый журналист упрекнул Лыковых в том, что они вот даже не знали, что «кроме Никона и Петра I, жили на земле, оказывается, великие люди Галилей, Колумб, Ленин...» Он позволил себе даже утверждать, что из-за того, что «они этого не знали, чувство Родины у Лыковых было с крупинку».

Но ведь Лыковым-то не надо было любить Родину по-книжному, на словах, как это делаем мы, потому что они были частью самой Родины и никогда не отделяли ее, как и веру, от себя. Родина была внутри Лыковых, а значит, всегда с ними и ими.

Уже тринадцать лет Василий Михайлович Песков пишет о каком-то «тупике» в судьбе таежных отшельников Лыковых. Хотя как может личность быть в тупике, если она живет и все делает по совести? И никогда человек не встретит тупик, если он живет по совести, без оглядки на кого бы то ни было, не стремясь подладиться, угодить... Наоборот — его личность раскрывается, расцветает. Посмотрите на лицо Агафьи — это лицо счастливого уравновешенного одухотворенного человека, который в ладу с устоями своей уединенной таежной жизни. О. Мандельштам сделал заключение, что «двойное бытие — абсолютный факт нашей жизни». Услышав рассказ о Лыковых, читатель вправе и усомниться: да, факт весьма распространенный, но не абсолютный. И история Лыковых нам это доказывает. Мандельштам узнал это и смирился, мы с нашей цивилизацией знаем это и смиряемся, а Лыковы узнали и не смирились. Не захотели жить против своей совести, не захотели жить двойной жизнью. А ведь приверженность правде, совести — это и есть подлинная духовность, о которой мы все вроде вслух печемся. «Уходили Лыковы жить на своем отчете, уходили на подвиг благочестья»,— говорит Лев Черепанов, и трудно с ним не согласиться.

Мы видим в Лыковых черты и подлинной русскости, того, что русских всегда делало русскими и чего сейчас нам всем не хватает: стремление к правде, стремление к свободе, к свободному волеизъявлению своего духа. Когда Агафью приглашали жить к родственникам в горной Шории, она сказала: «В Киленске нет пустыни, не может быть там жизни пространной». И еще: «Негодно с доброго дела воротиться».


Теперь, после пятнадцати лет, прошедших с того дня, как около избушки Лыковых появились наши «пришельцы», надежд у Агафьи прибавилось ненамного. У нее обнаружили опухоль. Врачи — заметьте, именно врачи-профессионалы, в отличие от бездумных делателей добра, свозивших ее несколько раз без предварительного медицинского обследования на горячий ключ,— врачи запретили ей посещать горячий источник и предложили операцию. Агафья отказалась.

Сейчас, в августе 95-го,— она снова на Еринате...

Каков же реальный вывод мы можем сделать из всего случившегося? Непродуманно вторгшись в непонятую нами действительность, мы разрушили ее. Нормального контакта с «инопланетянами тайги» не состоялось - плачевные результаты налицо.

Да послужит это всем нам жестоким уроком на будущие встречи.

Может быть, с подлинными инопланетянами...


«Чудеса и Приключения» 12/95
Михаил ФЫРНИН http://a-nomalia.narod.ru/chip/1295-26.htm

Изображение

Изображение


Есть фильм "Таежный тупик".
История семьи староверов Лыковых, проживших в глухой сибирской тайге, в полной изоляции от внешнего мира более 30 лет. В фильме использованы архивные материалы, воспоминания очевидцев и съемки последней, оставшейся в живых (по-прежнему живущей в тайге) Агафьи Лыковой.
Автор и режиссер - Леонид Круглов.
Длительность: 52 мин.
Изображение: 625/50 (PAL, 25 fps) Colour, 4 : 3 (1.33)
Звук:
Русский, Dolby Digital 2.0

Изображение

читатель
Сообщения: 246
Зарегистрирован: 14.05

глава из книги "Таёжный тупик"

Сообщение читатель » 27.06

О том, как Лыковы вели хозяйство, что кушали.

Огород и тайга
В Москву от Лыковых я привез кусок хлеба. Показывая друзьям – что
это такое? – только раз я услышал ответ неуверенный, но близкий к
истине: это, кажется, хлеб. Да, это лыковский хлеб. Пекут они его из
сушеной, толченкой в ступе картошки с добавлением двух-трех горстей
ржи, измельченной пестом, и пригоршни толченых семян конопли. Эта
смесь, замешенная на воде, без дрожжей и какой-либо закваски,
выпекается на сковородке и представляет собою толстый черного цвета
блин. «Хлеб этот не то что есть, на него глядеть страшно, – сказал
Ерофей. – Однако же ели. Едят и теперь – настоящего хлеба ни разу
даже не ущипнули».
Кормильцем семьи все годы был огород – пологий участок горы,
раскорчеванный в тайге. Для страховки от превратностей горного лета
раскорчеван был также участок ниже под гору и еще у самой реки:
«Вверху учинился неурожай – внизу что-нибудь собираем».
Вызревали на огороде картошка, лук, репа, горох, конопля, рожь.
Семена, как драгоценность, наравне с железом и богослужебными
книгами, сорок шесть лет назад были принесены из поглощенного теперь
тайгой поселения. И ни разу никакая культура осечки за эти полвека
не сделала – не выродилась, давала еду и семенной материал, берегли
который, надо ли объяснять, пуще глаза.
Картошка – «бесовское многоплодное, блудное растение», Петром
завезенная из Европы и не принятая староверами наравне с «чаем и
табачищем», по иронии судьбы для многих стала потом основною
кормилицей. И у Лыковых тоже основой питания была картошка. Она
хорошо тут родилась. Хранили ее в погребе, обложенном бревнами и
берестой. Но запасы «от урожая до урожая», как показала жизнь,
недостаточны. Июньские снегопады в горах могли сильно и даже
катастрофически сказаться на огороде. Обязательно нужен был
«стратегический» двухгодичный запас. Однако два года даже в хорошем
погребе картошка не сохранялась.
Приспособились делать запас из сушеной. Ее резали на пластинки и
сушили в жаркие дни на больших листах бересты или прямо на плахах
крыши. Досушивали, если надо было, еще у огня и на печке.
Берестяными коробами с сушеной картошкой и теперь заставлено было
все свободное пространство хижины. Короба с картошкой помещали также
в лабазы – в срубы на высоких столбах. Все, разумеется, тщательно
укрывалось и пеленалось в берестяные лоскуты.
Картошку все годы Лыковы ели обязательно с кожурой, объясняя это
экономией пищи. Но кажется мне, каким-то чутьем они угадали: с
кожурою картошка полезней.
Репа, горох и рожь служили подспорьем в еде, но основой питания
не были. Зерна собиралось так мало, что о хлебе как таковом младшие
Лыковы не имели и представления. Подсушенное зерно дробилось в
ступе, и из него «по святым праздникам» варили ржаную кашу.
Росла когда-то в огороде морковка, но от мышиной напасти были
однажды утрачены семена. И люди лишились, как видно, очень
необходимого в пище продукта. Болезненно бледный цвет кожи у
Лыковых, возможно, следует объяснить не столько сидением в темноте,
сколько нехваткою в пище вещества под названием каротин, которого
много в моркови, апельсинах, томатах… В этом году геологи снабдили
Лыковых семенами моркови, и Агафья принесла к костру нам как
лакомство по два еще бледно-оранжевых корешка, с улыбкой сказала:
«Морко-овка…»
Вторым огородом была тут тайга. Без ее даров вряд ли долгая жизнь
человека в глухой изоляции была бы возможной. В апреле тайга уже
угощала березовым соком. Его собирали в берестяные туеса. И, будь в
достатке посуды, Лыковы, наверное, догадались бы сок выпаривать,
добиваясь концентрации сладости. Но берестяной туес на огонь не
поставишь. Ставили туеса в естественный холодильник – в ручей, где
сок долгое время не портился.
Вслед за березовым соком шли собирать дикий лук и крапиву. Из
крапивы варили похлебку и сушили пучками на зиму для «крепости
тела». Ну а летом тайга – это уже грибы (их ели печеными и
вареными), малина, черника, брусника, смородина. «Истомившись,
сидючи на картошке, вкушали божьи эти дары обильно».
Но летом надлежало и о зиме помнить. Лето короткое. Зима – длинна
и сурова. Запаслив, как бурундук, должен быть житель тайги. И опять
шли в ход берестяные туеса. Грибы и чернику сушили, бруснику
заливали в берестяной посуде водой. Но все это в меньших
количествах, чем можно было предположить, – «некогда было».
В конце августа приспевала страда, когда все дела и заботы
отодвигались, надо было идти «орешить». Орехи для Лыковых были
«таежной картошкой». Шишки с кедра (Лыковы говорят не «кедр», а
«кедра»), те, что пониже, сбивались длинным еловым шестом. Но
обязательно надо было лезть и на дерево – отрясать шишки. Все Лыковы
– молодые, старые, мужчины и женщины – привыкли легко забираться на
кедры. Шишки ссыпали в долбленые кадки, шелушили их позже на
деревянных терках. Затем орех провевался. Чистым, отборным, в
берестяной посуде хранили его в избе и в лабазах, оберегая от
сырости, от медведей и грызунов.
В наши дни химики-медики, разложив содержимое плода кедровой
сосны, нашли в нем множество компонентов – от жиров и белков до
каких-то не поддающихся удержанию в памяти мелких, исключительной
пользы веществ. На московском базаре этой веской я видел среди
сидельцев-южан с гранатами и урюком ухватистого сибиряка с баулом
кедровых шишек. Чтобы не было лишних вопросов, на шишке спичкой был
приколот кусочек картона с содержательной информацией: «От давления.
Рубль штука».
Лыковы денег не знают, но ценность всего, что содержит орех
кедровой сосны, ведома им на практике. И во все урожайные годы они
запасали орехов столько, сколько могли запасти. Орехи хорошо
сохраняются – «четыре года не прогоркают». Потребляют их Лыковы
натурально – «грызем, подобно бурундукам», толчеными подсыпают
иногда в хлеб и делают из орехов свое знаменитое «молоко», до
которого даже кошки охочи.
Животную пищу малой толикой поставляла тоже тайга. Скота и
каких-либо домашних животных тут не было. Не успел я выяснить:
почему? Скорее всего на долбленом «ковчеге», в котором двигались
Лыковы кверху по Абакану, не хватило места для живности. Но, может
быть, и сознательно Лыковы «домашнюю тварь» решили не заводить –
надежней укрыться и жить незаметней. Многие годы не раздавалось у их
избенки ни лая, ни петушиного крика, ни мычанья, ни блеянья, ни
мяуканья.
Соседом, врагом и другом была лишь дикая жизнь, небедная в этой
тайге. У дома постоянно вертелись небоязливые птицы – кедровки. В
мох у ручья они имели привычку прятать орехи и потом их разыскивали,
перепахивая у самых ног проходившего человека. Рябчики выводили
потомство прямо за огородом. Два ворона, старожилы этой горы, имели
вниз по ручью гнездо, возможно, более давнее, чем избенка. По их
тревожному крику Лыковы знали о подходе ненастья, а по полету
кругами – что в ловчую яму кто-то попался.
Изредка появлялась зимою тут рысь. Не таясь, небоязливо она
обходила «усадьбу». Однажды, любопытства, наверное, ради, поскребла
даже дверь у избушки и скрылась так же неторопливо, как появилась.
Собольки оставляли следы на снегу. Волки тоже изредка появлялись,
привлеченные запахом дыма и любопытством. Но, убедившись: поживиться
тут нечем – удалялись в места, где держались маралы.
Летом в дровах и под кровлей селились любимцы Агафьи – «плиски».
Я не понял сначала, о ком она говорила, но Агафья выразительно
покачала рукой – трясогузки!
Большие птичьи дороги над этим таежным местом не пролегают. Лишь
однажды в осеннем тумане Лыковых всполошил криком занесенный, как
видно, ветрами одинокий журавль. Туда-сюда метался он над долиной
реки два дня – «душу смущал», а потом стих. Позже Дмитрий нашел у
воды лапы и крылья погибшей и кем-то съеденной птицы.
Таежное одиночество Лыковых кряду несколько лет с ними делил
медведь. Зверь был некрупным и ненахальным. Он появлялся лишь
изредка – топтался, нюхал воздух возле лабаза и уходил. Когда
«орешили», медведь, стараясь не попадаться на глаза людям, ходил
неотступно за ними, подбирая под кедрами что они уронили. «Мы стали
ему оставлять шишки – тоже ведь алкает, на зиму жир запасает».
Этот союз с медведем был неожиданно прерван появлением более
крупного зверя. Возле тропы, ведущей к реке, медведи схватились,
«вельми ревели», а дней через пять Дмитрий нашел старого друга,
наполовину съеденного более крупным его собратом.
Тихая жизнь у Лыковых кончилась. Пришелец вел себя как хозяин.
Разорил один из лабазов с орехами. И, появившись возле избушки, так
испугал Агафью, что она слегла на полгода – «ноги слушаться
перестали». Ходить по любому делу в тайгу стало опасно. Медведя
единодушно приговорили к смерти. Но как исполнить такой приговор?
Оружия никакого! Вырыли яму на тропке в малинник. Медведь попался в
нее, но выбрался – не рассчитали глубины ямы, а заостренные колья
зверь миновал.
Дмитрий осенью сделал рогатину, надеясь настигнуть зверя в
берлоге. Но берлога не отыскалась. Понимая, что весною голодный
зверь будет особо опасным, Савин и Дмитрий соорудили «кулёмку» –
ловушку-сруб с приманкой и падавшей сверху настороженной дверью.
Весною медведь попался, но, разворотив бревна ловушки, ушел.
Пришлось попросить ружье у геологов. Дмитрий, зная медвежьи тропы,
поставил на самой надежной из них самострел. Эта штука сработала.
«Однажды видим: вороны воспарили. Пошли осторожно и видим: лежит на
тропке – повержен».
– Отведали медвежатины?
– Нет, оставили для съедения мелкому зверю. Тех, что лапу имеют,
мы не едим. Бог велит есть лишь тех, кто имеет копыта, – сказал
старик.
Копыта в здешней тайге имеют лось, марал, кабарга. На них и
охотились. Охоту вели единственным способом: на тропах рыли ловчие
ямы. Чтобы направить зверя в нужное место, строили по тайге
загородки-заслоны. Добыча была нечастой – «зверь с годами смышленым
стал». Но когда попадалась в ловушку хотя бы малая кабарожка, Лыковы
пировали, заботясь, однако, о заготовке мяса на зиму. Его разрезали
на узкие ленты и вялили на ветру. Эти мясные «консервы» в берестяной
таре могли храниться год-два. Доставали их по большим праздникам или
клали в мешок при тяжелых работах и переходах.
(В Москву я привез подарок Агафьи – жгутик сушеной лосятины.
Понюхаешь – пахнет мясом, но откусить от гостинца и пожевать я
все-таки не решился.)
Летом и осенью до ледостава ловили Лыковы рыбу. В верховье
Абакана водится хариус и ленок. Ловили их всяко: «удой» и «мордой» –
ловушкой, плетенной из ивняка. Ели рыбу сырой, печенной в костре и
непременно сушили впрок.
Но следует знать: все годы у Лыковых не было соли. Ни единой
крупинки! Обильное потребление соли медицина находит вредным. Но в
количествах, организму необходимых, соль непременно нужна. Я видел в
Африке антилоп и слонов, преодолевших пространства чуть ли не в сто
километров с единственной целью – поесть солонцовой земли. Они
«солонцуются» с риском для жизни. Их стерегут хищники, стерегли
охотники с ружьями. Все равно идут, пренебрегая опасностью. Кто
пережил войну, знает: стакан грязноватой землистой соли был
«житейской валютой», на которую можно было выменять все – одежду,
обувку, хлеб. Когда я спросил у Карпа Осиповича, какая трудность
жизни в тайге была для них наибольшая, он сказал: обходиться без
соли. «Истинное мучение!» В первую встречу с геологами Лыковы
отказались от всех угощений. Но соль взяли. «И с того дня несолоно
хлебати уже не могли».
Случался ли голод? Да, 1961 год был для Лыковых страшным.
Июньский снег с довольно крепким морозом погубил все, что росло в
огороде, – «вызябла» рожь, а картошки собрали только на семена.
Пострадали корма и таежные. Запасы предыдущего урожая зима поглотила
быстро. Весною Лыковы ели солому, съели обувку из кожи, обивку с
лыж, ели кору и березовые почки. Из запасов гороха оставили один
маленький туесок – для посева.
В тот год с голоду умерла мать. Избенка бы вся опустела, случись
следом за первым еще один недород. Но год был хорошим. Уродилась
картошка. Созревали на кедрах орехи. А на делянке гороха проросло
случайное зернышко ржи. Единственный колосок оберегали денно и
нощно, сделав возле него специальную загородку от мышей и
бурундуков.
Созревший колос дал восемнадцать зерен. Урожай этот был завернут
в сухую тряпицу, положен в специально сделанный туесок размером
меньше стакана, упакован затем в листок бересты и подвешен у
потолка. Восемнадцать семян дали уже примерно с тарелку зерна. Но
лишь на четвертый год сварили Лыковы ржаную кашу.
Урожай конопли, гороха и ржи ежегодно надо было спасать от мышей
и бурундуков. Этот «таежный народец» относился к посевам как к
добыче вполне законной Недоглядели – останется на делянке одна
солома, все в норы перетаскают Делянки с посевами окружались
давилками и силками И все равно едва ли не половину лыковских
урожаев зерна запасали себе на зиму бурундуки. Милый и симпатичный
зверек для людей в этом случае был «бичом божиим». «Воистину хуже
медведя», – сказал старик.
Проблему эту быстро решили две кошки и кот, доставленные сюда
геологами. Бурундуки и мыши (заодно, правда, с рябчиками) были
быстро изведены. Но все в этом мире имеет две стороны: возникла
проблема перепроизводства зверей-мышеловов. Утопить котят, как
обычно и делают в деревнях, Лыковы не решились. И теперь вместо
таежных нахлебников вырастает стадо домашних. «Много-то их!..» –
сокрушается Агафья, глядя, как кошки за шиворот таскают котят из
темных углов наружу – для принятия солнечных ванн.
Еще один существенно важный момент. В Москве перед полетом в
тайгу мы говорили с Галиной Михайловной Проскуряковой, ведущей
телепрограммы «Мир растений». Узнав, куда и зачем я лечу, она
попросила: «Обязательно разузнайте, чем болели и чем лечились.
Наверняка там будут названы разные травы. Привезите с собой пучочки
– вместе рассмотрим, заглянем в книги. Это же интересно!»
Я эту просьбу не позабыл. На вопрос о болезнях старик и Агафья
сказали: «Да, болели, как не болеть…» Главной болезнью у всех была
«надсада». Что это был за недуг, я не понял. Предполагаю: это
нездоровье нутра от подъемов тяжестей, но, возможно, это и некая
общая слабость. «Надсадой» страдали все. Лечились «правкою живота».
Что значит «править живот», я тоже не вполне понял. Объясняли так:
больной лежит на спине, другой человек «с уменьем» мнет руками ему
живот.
Двое из умерших – Савин и Наталья, очевидно, страдали болезнью
кишок. Лекарством от недуга был «корень-ревень» в отваре. Лекарство
скорее всего подходящее, но при пище, кишок совсем не щадящей, что
может сделать лекарство? Савина прикончил кровавый понос.
В числе болезней Агафья называла простуду. Ее лечили крапивой,
малиной и лежанием на печке. Простуда не была, однако, тут частой –
народ Лыковы закаленный, ходили, случалось, по снегу босиком. Но
Дмитрий, самый крепкий из всех, умер именно от простуды.
Раны на теле «слюнили» и мазали «серой» (смолою пихты). От
чего-то еще, не понял, «вельми помогает пихтовое масло» (выпарка из
хвои).
Пили Лыковы отвары чаги, смородиновых веток, иван-чая, готовили
на зиму дикий лук, чернику, болотный багульник, кровавник, душицу и
пижму. По моей просьбе Агафья собрала еще с десяток каких-то
«полезных, богом данных растений». Но уходили мы из гостей торопясь:
близилась ночь, а путь был не близкий – таежный аптечный набор
остался забытым на кладке дров.
Вспоминая сейчас разговор о болезнях и травах, я думаю: были в
этом таежном лечении мудрость и опыт, но заблуждения были тоже
наверняка. Удивительно вот что. Район, где живут Лыковы, помечен на
карте как зараженный энцефалитом. Геологов без прививок сюда не
пускают. Но Лыковых эта напасть миновала. Они даже о ней не знают.
Тайга их не балует, но все, что крайне необходимо для поддержания
жизни, кроме разве что соли, она им давала.

Добывание огня

– Я зна-аю, это серя-янки! – пропела Агафья, разглядывая коробок
спичек с велосипедом на этикетке.
– А это что, знаешь?..
Велосипеда она не знала. Не видела она ни разу и колеса. В
поселке геологов есть гусеничный трактор. Но как это ездить на
колесе? Для Агафьи, с детства ходившей с посошком по горам, это было
непостижимо.
– Греховный огонь, – касаясь содержимого коробка, сказал Карп
Осипович. – И ненадежный. Наша-то штука лучше.
Мы с Николаем Устиновичем спорить не стали, вспомнив: во время
войны «катюшами» называли не только реактивные установки, но и
старое средство добывания огня: кресало, кремень, фитиль. Именно
этим снарядом Лыковы добывали и добывают огонь. Только трубочки с
фитилем у них нет. У них – трут! Гриб, из которого эта
«искроприимная» масса готовится, потому и называют издревле
трутовик. Но брызни искрами в гриб – не загорится. Агафья доверила
нам технологию приготовления трута: «Гриб надо варить с утра до
полночи в воде с золою, а потом высушить».
С сырьем для трута у Лыковых все в порядке. А вот кремень
пришлось поискать. Горы – из камня, а кремень, что золото, редок.
Все же нашли. С две головы кремешок! Запас стратегически важного
материала лежит на виду у порога, от него откалывают по мере
необходимости, по кусочку…
Но огонь – это не только тепло. Это и свет. Как освещалась
избенка? Лучину я уже называл. Но все ли знают, что это всего лишь
тонкая щепка длиною в руку до локтя. Предки наши пользовались
сальными и восковыми свечками, недавно совсем – керосином. Но всюду
в лесистых местах «электрической лампочкой» прошлого была древесная
щепка – лучина. (Характерный корень у слова: луч – лучи солнца –
лучина.) Сколько песен пропето, сколько сказок рассказано, сколько
дел переделано вечерами возле лучины!
Лыковы были вполне довольны лучиной, ибо другого света не знали.
Но кое-какую исследовательскую работу они все-таки провели: задались
целью выяснить, какое дерево лучше всего для лучины подходит. Все
испытали: ольху, осину, ивняк, сосну, пихту, лиственницу, кедр.
Нашли, что лучше всего для лучины подходит береза. Ее и готовили
впрок. А вечерами надо было щепку лишь правильно под нужным углом
укрепить на светце – чтобы не гасла и чтобы не вспыхнула сразу вся.
В поселке геологов, увидев электрическую лампочку, Лыковы с
интересом поочередно нажимали на выключатель, пытаясь, как
двухлетние дети, уловить странную связь между светом и черной
кнопкой. «Что измыслили! Аки солнце, глазам больно глядеть. А
перстом прикоснулся – жжет пузырек!» – рассказывал Карп Осипович о
первых посещениях семейством «мира», неожиданно к ним подступившего.
Ткань для одежды добывалась с величайшим трудом и усердием.
Сеялась конопля. Созревшей она убиралась, сушилась, вымачивалась в
ручье, мялась. Трепалась. Из кудели на прялке, представлявшей собой
веретенце с маховичком, свивалась грубая конопляная нить. А потом
уже дело доходило до ткачества. Станочек стоял в избе, стесняя
жильцов по углам. Но это был агрегат, производивший продукцию
жизненно необходимую, и к нему относились с почтением. Продольные
нити… поперечная нить, бегущая следом за челноком слева направо,
справа налево… Нитка к нитке… Много времени уходило, пока из стеблей
конопли появлялось драгоценное рубище.
Из конопляной холстины шили летние платья, платки, чулки,
рукавицы. Из нее же шили «лопати́нки» и для зимы: между подкладкой и
внешней холстиной клали сухую траву – власяницу. «Мороз-то крепок,
деревья рвет», – объясняла Агафья.
Берегли «лопати́нки»! Мы, пленники моды, часто бросаем в утиль
еще вовсе крепкое платье, примеряя что-нибудь поновее, поживописней.
«Лопати́нки» живописны были лишь от заплаток.
Легко понять, какою ценностью в этом мире была простая игла.
Иголки, запасенные старшими Лыковыми на заимке, береглись как
невозобновляемая драгоценность. В углу у окошка стоит берестяной
ларец с подушечкой в нем для иголок. Сейчас подушечка напоминает ежа
– так много в ней принесенных подарков. А многие годы существовал
строжайший порядок: окончил шитье – иголку на место немедля!
Уроненную однажды иглу искали, провевая на ветру мусор.
Для самой грубой работы младший из сыновей, Дмитрий, ухитрился
«изладить» иглы из вилки, принесенной в числе другого «железа» с
заимки.
Нитками для всякого вида шитья из холстины и бересты, а позже из
кожи, были все те же конопляные нитки. Их ссучивали, натирали, если
надо, пихтовой «серой», пропитывали дегтем, который умели делать из
бересты. На рыболовные лески шла конопляная нитка. Из нее же
вязались сети, вились веревочки, очень в хозяйстве необходимые.
Кто из наших читателей видел, как растет конопля? Ручаюсь, очень
немногие. Я сам три года назад удивился, увидев в Калининской
области на огороде делянку высокостеблистой, характерно пахнущей
конопли. Зашел спросить: отчего не забыта? Оказалось, «посеяли
малость – блох выводить». А было время – совсем недалекое! – коноплю
непременно сеяли возле каждого дома. И в каждом доме была непременно
прялка, был ткацкий стан. Коноплю, так же, как Лыковы, «брали»,
когда созревала, сушили, мочили, опять сушили, мяли, трепали… Из
далекого теперь уже детства я помню вкус конопляного масла. Из
холста – наследство мамы от бабушки, – лежавшего на дне семейного
сундука, во время войны сшили нам с сестрой по одежке, окрасив
холстину ольховой корой.
«Конопляное ткачество» Лыковых было для меня живой картинкой из
прошлого каждого дома в русской деревне. Но если в деревне холст при
нужде можно было и выменять или купить, то тут, в тайге, коноплю
надо было обязательно сеять, бережно сохранять семена и прясть,
ткать… Сейчас заниматься этим у Лыковых уже некому, да и незачем. Но
коноплю, я слышал, наряду с картошкой и «кедрой» Карп Осипович
упоминал благодарно в своей ежедневной беседе с богом.
Такого же уважения в здешнем быту заслужила береза. В молитвах
Лыковых, наверное, места ей не нашлось – в тайге березы сколько
угодно, недоглядел – березняк прорастает и в огороде. Но сколько
всего давало это дерево человеку, судьбой заточенному в лес!
И прежде всего береза Лыковых обувала. (Липа в этих местах не
растет, и плетенной из лыка обувки у Лыковых быть не могло.) Что-то
вроде калош шили из бересты. Тяжеловата была обувка и грубовата.
Набивали ее для создания ноге тепла и удобства все той же сушеной
болотной травой. Служили калоши во всякое время года, хотя какая уж
там обувка при толще снега в полтора метра!
Лишь когда Дмитрий подрос и научился ловить зверей, а старший,
Сави́н, овладел умением выделки кож, стали Лыковы шить себе что-то
вроде сапог. Геологов калоши из бересты почему-то поразили больше
всего, и они растащили их все на память, оставляя взамен Лыковым
сапоги, валенки и ботинки…
Но назначение главное бересты – посуда! Тут Лыковым изобретать
было нечего. Их предки повсюду в лесах делали знаменитые туеса –
посуду великолепную для всего: для сыпучих веществ, для соли, ягод,
воды, творога, молока. И все не портится, не нагревается, не
«тратится мышью». Посуда легка, красива, удобна. У Лыковых я
насчитал четыре десятка берестяных изделий: туеса размером с бочонок
и с майонезную банку, короба громадные, как баулы, и с кулачок
Агафьи – класть всякую мелочь.
Берестяной у Лыковых рукомойник. Им подарили жестяной, наблюдая,
как часто они «омывают персты», но Лыковы этот фабричный прибор
запихнули под крышу и держат по-прежнему в хижине берестяной. В
хозяйстве у Лыковых там и сям лежат заготовки – большие листы
бересты, распаривай и делай из этого материала все, что угодно.
Когда прохудилось единственное ведро и затыкание дырки тряпицей
эффекта уже не давало, из ведерной жести Дмитрий сделал сносное
решето для орехов, а железную дужку пристроил к ведерку из бересты.
Оно до сих пор служит. Именно этим ведерком Агафья с отцом носили
воду к лесному пожару.
Одна слабость у берестяной посуды – нельзя на огонь ее ставить.
Воду согреть (и хорошо!) можно, опуская в посуду каленые камни. Но в
печь туес не поставишь. И это было очень «узкое место» в посудном
хозяйстве. С заимки Лыковы взяли несколько чугунков. Но чугунок
хрупок, и к приходу геологов «вечная посуда» исчислялась двумя
чугунками, сохранность которых защищалась молитвой. Сейчас Агафья
вовсю гремит кружками, котелками и мисками из «чудного железа» – из
алюминия. Но старый испытанный чугунок в убогом ее хозяйстве, как
заслуженный ветеран, стоит на самом почетном месте. В нем варит
Агафья ржаную кашу.
Много в хозяйстве деревянной долбленой посуды. Корытец больших и
малых я насчитал более десяти. Любопытно, что «хлебово»
(картофельный суп) до появления алюминиевых мисок и чашек ели из
общего небольшого корытца самодельными ложками с длинными черенками.
Слово дефицит Лыковым неизвестно. Но именно этим словом они бы
назвали постоянную нехватку железа. Все, что было взято с заимки:
старый плужок, лопаты, ножи, топоры, рашпиль, пила, рогатина, клок
толстой жести, ножницы, шило, иголки, мотыги, лом, серп, долото и
стамески, – все за многие годы сточилось, поизносилось и поржавело.
Но ничто железное не выбрасывалось. Подобно тому как бедность
заставляет перелицовывать изношенную одежду, тут «лицевали» железо.
Мы сделали снимки мотыг, которыми ежегодно и много трудились на
огороде. Это крепкие сучья березы с крючком, «очехоленным железкой».
Я видел лопату всю деревянную и только по нижней кромке – полоска
железа. Кто-то из Лыковых сделал самодельный бурав – вещь, в
хозяйстве необходимую. Но как ее сделать без кузни?! Все-таки
сделали! Примитивный, неуклюжими бурав, но дырки вертел.
Есть в хозяйстве тесло для долбления лодки и самодельные
инструменты – вырезать ложки. Оттого что ими пользовались нечасто,
они хорошо сохранились. Все остальное изъедено временем и точильными
камнями.
Если бы, придя к геологам в гости, Дмитрий увидел возле их новых
домов самородки золота или еще какие-то условные ценности нашего
мира, он бы не удивился, не стоял бы растерянно-пораженный. Но
Дмитрий увидел возле домов (каждый представит эту картину!) много
железа: проволоку, лопату без черенка, согнутый лом, зубчатое
колесо, помятое оцинкованное корыто, ведерко без дна, а около
мастерской – целую гору всякого лома… Железо! Дмитрий стоял,
потрясенный таким богатством. Примеряя, что для чего могло
пригодиться, но ничего не осмелился взять – сунуть в мешок или хотя
бы в карман, хотя признавался потом, улыбаясь: «Греховное искушение
было».

**********что ещё читать по теме ************

Белов В. И.
"Лад"
Очерки о народной эстетике

Замечательная книга русского писателя-народника Василия Белова, посвященная описанию крестьянского быта Севера России. Написанная в 70х годах, книга сразу стала классикой деревенской прозы, заметным явлением литературной жизни страны. Добавим от себя, что "Лад" Белова - это настольная книга автономного фермера-антиглобалиста. Ценнейшие сведения по ведению натурального хозяйства и общей организации сельской жизни, погодные приметы, технология обработки земли, сохранения урожая, устройство жилища, лесные промыслы - все это изложено основательным крестьянским языком. С любовью и глубоким пониманием писатель рассказал об эстетическом отношении к жизни русского крестьянина, раскрыл красоту его бытовых и трудовых традиций. Книга может быть пособием в организации автономной деревенской жизни и, конечно же, это качественное литературное произведение.

книгу Белова В. И. "Лад" читайте здесь
http://www.booksite.ru/fulltext/vas/ily/lad/index.htm

Ответить