Публикуем вторую статью Доброслава, в которой он подводит итоги своей жизни, своих политических и религиозных исканий - «Своим Путём».СВОИМ ПУТЁМ
Аль у сокола
Крылья связаны?
Аль пути ему
Все заказаны?
Алексей КольцовОглядываясь назад с высоты прожитых годов, смею сказать, что в моей натуре изначально было заложено стремление к свободному самовыражению, даже вопреки всем реальным обстоятельствам. Я был прирождённым революционером по убеждениям и духовно-душевному складу.
Уже в юности проявился во мне решительный максимализм, который навсегда остался преобладающей чертой характера и предопределил всю мою дальнейшую жизнь. Следуя своему внутреннему голосу, я непременно должен идти до конца в любом начинании.
Я всегда искал не только в теории, но и на практике ту Идею, которой мог бы отдать себя целиком. Одновременно мне всегда было присуще стремление не быть замкнутым в узкие уставные рамки какой-либо догматической идеологии, а оставаться «вольным стрелком», сохранять интеллектуальную независимость. Вот такое сочетание максимализма в следовании Идее с неудовлетворённостью какой бы то ни было обязательной доктриной и составляло мою суть как существа мыслящего.
Два важных момента наложили неизгладимый отпечаток на мою личность и мировосприятие. Во-первых, анархическое бунтарство: несовместимость со средой, где я вынужден был находиться, сделали меня стихийным индивидуалистом-одиночкой. Очень многому в своём становлении я обязан отцу, Александру Ивановичу Добровольскому. Он умер, когда мне было 12 лет, но успел воспитать во мне самое главное– отвращение к фальши, потребность быть самим собой и иметь самостоятельное суждение. Конечно, в 12 лет о многом не задумываешься, но этот завет не прошёл даром: я пронёс его через всю жизнь, вольно или невольно противопоставляя себя любому диктату, любой системе, любому государственному механизму.
Во-вторых, — с детства язычески-благоговейное, обострённо-медиумическое, религиозное восприятие Природы, бывшей для меня источником радости, вдохновения и умиротворения; ощущение глубочайшего, кровнородственного, психофизиологического единства, сочувственной солидарности со всем живым, бесправным и беззащитным, страдающим от людской жестокости. К пониманию того, что Анархизм – не столько социально-политическое учение, сколько философия самой Матери-Природы, я пришёл своим умом (вернее – сердцем), ещё не читая Кропоткина. Как символ свободолюбия и независимости воспринимал я истории гордых и непокорных животных-героев в повестях Э. Сетона-Томпсона, Дж. Лондона, Ч. Робертса; то были мои настольные книги с тех пор, как я научился читать.
Было, разумеется, и « в-третьих», — это длительные годы тюрем, лагерей, ссылок и спецпсихбольниц, способствовавшие (неисповедимы пути воздействия Провидения на человеческие судьбы) моему самоутверждению, моей тяги к самообразованию и выявлению моего призвания – просветительской деятельности, которую я сознаю как иную форму изначального анархистского выбора.
Революционер без тюрьмы – всё равно, что разбойник без кистеня. Однако, тюрьма по-разному влияет на людей: одних она калечит, других – лечит. «Так тяжкий млат, дробя стекло, куёт булат». Истоки мазохистского мироощущения Достоевского с его культом страдания, страстью к мучительству, желчной злобой и страхом смерти – в патологии изъязвлённой каторгой психики. Противоположный пример – декабрист Михаил Лунин, чьё вызывающее поведение на процессе резко выделялось на фоне подавленности и почти всеобщего раскаяния подсудимых. Приговорённый к 15 годам каторги, Лунин был единственным из ссыльных декабристов, который в своих политических сочинениях продолжал наступательную борьбу с самовластьем.
* * *
Можно сказать, что я уже со школы был мятежником и заводилой: по всем предметам – пятёрки, по поведению – тройка. То было проявлением совершенно верно подмеченного наиболее глубокими отечественными и западными мыслителями «анархизма русской души». Так, пока что бессознательно, зрело чувство собственного достоинства, исподволь подготовлялось будущее противостояние любому властному произволу.
Идеи мои были смутны. Ясна была только любовь к свободе и ненависть ко всякому попранию её. Во мне всегда горел и горит неугасимый огонь протеста против любой тирании, любого насилия над личностью – политического, умственного или морального. Подобно Руссо, Байрону, Бакунину, Торо, восставал я против всяческих диктатов, доктрин и авторитетов, считаясь только с голосом собственной совести.
Мне крупно «повезло»: из-за своих сроков я не получил никакого систематического образования. Благодаря этому избежал специализации, не уподобился «флюсу» и остался дилетантом, если, конечно, понимать diletto в его первоначальном значении – бескорыстной любви к Знанию, занятию ради самоудовлетворения, а не ради заработка или престижа. Творческое «я» несовместимо с какой-либо догмой: религиозной, научной или политической.
Можно говорить, что я всегда, сознательно или неосознанно, исповедовал Анархизм. Взгляды мои претерпели немало зигзагов, но сущность Свободы, анархическое понимание Свободы как безусловной самодовлеющей ценности, осталось навсегда моим Идеалом, сохранившим своё обаяние и моральную власть. И даже сознание неосуществимости этого Идеала в обозримом будущем ничуть не расхолаживало, но напротив, разжигало в душе неистребимое желание продолжить борьбу вопреки всему, обходясь без всяких рациональных доводов в пользу такого выбора, просто под влиянием чувства собственного достоинства и некой неотразимой необходимости действовать, которая была сильнее инстинкта самосохранения и нравственных сомнений.
Утрата веры в правоту исповедуемой мною Идеи была бы для меня равносильна утрате личного смысла жизни; поэтому нравственная капитуляция была не только недопустима, но и вообще немыслима.
В отличие от придворных шаркунов-перевёртышей я своими убеждениями не бросался (они были не вычитаны, а выстраданы), и не легко было мне «сжигать» то, чему я поклонялся. Потом могут исчезнуть многие иллюзии, но НРАВСТВЕННАЯ ПРАВДА вольнолюбивого Учения переживёт их и определит мою судьбу.
Тоска по недостижимому, конечно же, была, но чувства обречённости, безысходности, трагической бессмысленности борьбы не было никогда. Психологические проблемы, неразрешимые на рациональном уровне, возводились на уровень религиозно-этический и там находили своё оправдание.
* * *
Всех Революционеров сближает, при всём различии их политических индивидуальностей, нечто общее; все они напрочь отвергают «ценности» буржуазного общества, основанного на всесилии денег, ханжеской благопристойности и филистерской любви к порядку. Лучше «безумство храбрых», нежели обывательское «благоразумие».
Исходное основание моего последовательного радикализма в мыслях и жизни коренится в непримиримости ко всякому соглашательству, органическом неприятии любых компромиссов – сделок с совестью.
«Золотая середина» — удел сереньких, посредственных, никчёмных людишек. Как можно стоять посредине между правдой и кривдой, добром и злом, свободой и рабством? Разве можно не вмешиваться в борьбу? Проповедью непротивления злу насилием добросовестные люди обманывают самих себя, а недобросовестные – других.
Только жёсткое размежевание, а отнюдь не теплохладная «промежуточность», которая есть, в сущности, лишь сознательная или неосознанная беспринципность, только тотальное отрицание всякого соглашательства с заведомо ложным; никакой половинчатости и полная решимость – таково кредо Революционеров.
Достоинство и непреходящая значимость человека измеряются его сопротивлением гнёту. «Гибкая» личность, так или иначе приспособившаяся к преступному плутократическому режиму – в качестве господина, раба или надсмотрщика – уже ничтожна сама по себе и, как «нищая духом», бесследно исчезнет в плавильном котле Природы. И наоборот, всякий протест против тирании – есть самоутверждение, самосозидание, самосохранение.
Главное в человеке – не его взгляды (они меняются), а его НРАВСТВЕННЫЕ УСТОИ, психологические мотивы его действий, чистосердечная и нерассуждающая преданность Добру. Бескомпромиссная, по идейным соображениям, борьба со злом, в какой бы форме она не проявлялась, есть один из основных критериев оценки явлений общественной жизни. Поэтому (применительно к прошлому) все, даже самые полярно политически ориентированные Герои Сопротивления стоят в одном ценностном ряду: сподвижница Кутепова террористка-монархистка Мария Захарьева-Шульц и сподвижница Махно террористка-анархистка Мария Никифорова равно достойны уважения.
Есть люди, величие которых измеряется силой их достижений; и есть люди, значение которых в ИСКРЕННОСТИ их заблуждений. Прямодушный и лично бескорыстный «идейный враг» мог бы стать мне другом, но подлый единомышленник – никогда.
* * *
Я не мыслю своего существования без созидательной умственной деятельности: это мне так же необходимо, как и дышать. Творчество для меня – почти что свещеннодейство. Но что заставляет меня неустанно напряжённо трудиться, превозмогая усталость и нездоровье, повинуясь какому-то настойчивому, неодолимому, почти сомнамбулическому влечению? Таинственна и могущественна власть бессознательного над душой человеческой...
Создавая некоторые свои работы, я порой был не далёк от ощущения, будто действую не я, а некая одухотворяющая меня Сила. Однако, творчество – это не только вдохновение, но и нелёгкий каждодневный труд, приносящий, правда, огромное нравственное удовлетворение, сознание исполненного долга. Возможно, именно здесь – источник поддержания душевных и физических сил, где я черпаю спасительную жизнестойкость против донимающего меня с некоторых пор сердечного недуга. Волевой императив «Я должен сделать это!» оказывается сильнее всех напастей. Сейчас творческое самоутверждение ощущается мною как единственная сила, способная заставить забыть о надвигающейся смерти, приближение которой учит поступать так, будто дело, которое я свершаю, или слово, которое произношу, или мысль, которую держу в уме, является моим последним словом, делом и мыслью.
Нельзя делить себя между Идеей и чем-то. Когда человек готов потерять всё, даже жизнь; пожертвовать всем без остатка во имя высшей СВЕРХЛИЧНОЙ ИДЕИ, когда он готов один на один без лишних слов встретить свою судьбу, тогда он находит в себе (или ему даются) силы для преодоления всех преград.
Что такое целенаправленная волевая мысль? Это созидательная мощь души, сгусток энергии. А разве энергия может исчезнуть? Мысль бессмертна: пусть я уйду из этого мира, но добрые мысли, мною внушённые, навсегда останутся и, рано или поздно, произведут желаемое действие.
Что же касается трусливого запрета режимом моих книг, то Марк Аврелий, этот философ на троне цезарей, в своих «Размышлениях» приводит слова Антисфена – античного мыслителя и предтечи киников: «Выше всего то, когда ты подвергаешься гонениям за доброе дело». С тех пор, как на руинах первобытнообщинного строя упрочились чудовищные государственные машины подавления всякого инакомыслия, уделом всех правдолюбцев были преследования и тюремные застенки, пытки и костры инквизиции.
* * *
Если подвести черту под всеми моими духовными исканиями и кратко изложить суть того, к чему я пришёл в конце своего земного пути, то это будет выглядеть следующим образом. Общение с Природой научило меня смирению, проницательности и милосердию. Ведуны и Ведьмы седой древности говорили, что первая ступень любомудрия – разоблачение лжи и только вторая – постижение Истины, причём подчёркивали, что Истина может постигаться (но всё же не быть до конца постигнутой) только людьми, совершенно свободными от каких-либо своекорыстных побуждений.
Не творить зла – это ещё слишком мало для достойной жизни; это не более похвально, чем не есть убоину. Необходимо по возможности содействовать Добру, вернее говоря, всемерно противодействовать злу. Борьба со злом, борьба за идеалы Правды-Справедливости связана с величайшим расцветом внутренней жизни человека, ибо здесь самый благородный, самый глубокий, самый могучий источник его чудодейственных духовно-душевных сил.
Эта борьба несёт в себе и высшую красоту, и высшую, хотя и непостижимую, целесообразность бытия. Когда такое состояние овладевает натурой человека, то есть становится его бессознательным внутренним долженствованием и самореализацией, тогда и нисходит на него ОТРАДА как высшая доступная смертному благодать.
Вот и всё, что я хотел сказать в своём напутствии всем Бунтарям, презревшим этот продажно-рыночный мир лжи и насилия (будь он проклят!), всем бросающим ему вызов и дерзающим сокрушить его. Сарынь на кичку!
* * *
Остаётся лишь назвать имена революционеров-народовольцев, павших в неравной борьбе, чей образ жёг меня как пламя и был вдохновляющим примером беззаветного мужества.
То были правдолюбцы-бессребреники, люди высочайшей нравственной чистоты, даже нравственного целомудрия и безграничной отваги. Их политическая мечтательность, по-детски наивная вера, иной раз граничащая с романтическим донкихотством, никак не могут быть поставлены им в укоризну или осуждение.
То были ТИТАНЫ. Имена их ныне незаслуженно забыты или недостаточно оценены. Но в глазах современников их судьбы и роковая гибель приобрели почти легендарное звучание, стали олицетворением морально-этической красоты и чистоты Революционного Дела.
Эти люди монолитной цельности являли собой высшее воплощение человеческого достоинства, душевного благородства и торжества нравственной силы. Если есть в мире нечто великое, светлое, непорочное, что мы привыкли объединять под словом «праведность», то они были как бы живым, облечённым в плоть и кровь, символом самозабвенной преданности Правде. Их смело можно назвать рыцарями духовного ордена Русских Народовольцев, одержимых поистине религиозной жаждой Правды. По словам Бориса Савинкова, близкого друга и соратника Ивана Каляева, «заветы Народной Воли стали для него (Каляева.-Д.) религией».
Непреходящий смысл самоотверженного служения Идеалу самоценен и выводит человека на духовный уровень высшего порядка. Правдоискатели – это люди, ищущие религиозного разрешения смысла жизни. Протестное правдоискательство уже 1000 лет красной нитью проходит через всю культурную жизнь русского народа. Это – стержень вольнолюбивой народной души с её мистическими исканиями и запросами, не находящими ответа в официальных общепринятых догматах.
Стихийные религиозные настроения в революционной среде облекаются во внецерковные, внехристианские формы русской мужицкой (народной) Правды, в своего рода проповедь естественной религии равенства, братства, свободы. Здесь религиозно-нравственные идеалы совмещаются с социалистическими идеями и революционной борьбой, политический радикализм – с религиозным подвижничеством. Происходит религиозное осмысление Революции как не только социального, но и духовного раскрепощения, качественной смены мировоззрения, переустройства общества на началах Правды-Справедливости. Идея жертвенного служения Революционной Правде сплачивала ряды народовольцев и удовлетворяла их религиозную потребность в ЭТИЧЕСКОМ обосновании социалистического идеала, что не мог сделать «Капитал» Маркса.
Русский нравственный идеал включает непризнание права сильного. Понимая невозможность мирных парламентских путей преобразования общественного устройства, основанного на имущественном и правовом неравенстве, демагогии и властном произволе, народовольцы утверждали правомерность революционного насилия, видя в нём вынужденную самозащиту и единственное средство осуществления Революционного Идеала.
Народовольцы-боевики (так же, как позже эсеры и анархисты-боевики) оправдывали индивидуальные теракты против наиболее ненавистных царских сатрапов как проявление универсального нравственного закона возмездия, карающей справедливости. Убеждённые в правоте и праведности Революционного Дела, они называли политические убийства цепных псов самодержавия «всенародной казнью», а её исполнителей – «орудием Немезиды». В столкновении свещенного революционного возмездия с обезоруживающим, пораженческим учением о непротивлении злу насилием, нравственная победа остаётся за первым (даже миротворец Махатма Ганди говорил: «Там, где есть выбор только между трусостью и насилием, я рекомендую насилие»).
Поэт и революционер Иван Каляев (1877-1905), убивший московского генерал-губернатора вел. кн. Сергея Романова, приговорённый к повешению и ожидавший казни, написал несколько резких писем с отказом от возможного помилования. В высшей степени примечательно: двумя днями ранее совершённого покушения Каляев не стал бросать бомбу, увидев в карете рядом с Романовым его жену и племянников (для сравнения: большевики без зазрения совести расстреляли всю царскую семью, включая малолетних детей). Известно, что образ Каляева (в отрыве от русского исторического контекста, хотя и с соблюдением некоторых исторических реалий) представлен в философской драме Альбера Камю «Праведные».
* * *
Движение Русского Народничества, или Русского Национального Социализма выдвинуло целую когорту профессиональных революционеров, ставших «властителями дум» нескольких поколений. Их воспевал Некрасов, Брюсов, Клюев. Ими восхищался Леонид Андреев, Всеволод Гаршин, Ольга Форш, Софья Ковалевская (повесть «Нигилистка»). Владимир Короленко в рассказе «Чудна́я» изобразил непреклонный и непримиримый тип девушки-революционерки.
Люди эти действовали не ради славы, выгод и власти, а лишь исключительно по непоколебимому убеждению в своей правоте. В их полном самоотречении во имя Революции, отсутствии лукавства, двуличия, притворства и был секрет их силы, влияния, их огромного авторитета: люди просто чувствовали их непререкаемую нравственную власть над собой.
Волна политического террора захлестнула империю. Он оказался непобедим по одной, весьма веской причине: общество в значительной мере оправдывало его. Точно так же, как суд присяжных под председательством А. Ф. Кони оправдал революционную эринию – народоволку Веру Засулич, стрелявшую и ранившую петербургского градоначальника генерала Трепова, по приказу которого был жестоко избит в тюрьме политзаключённый Боголюбов (с которым Засулич никогда не встречалась и вообще не знала его).
Выстрел Веры Засулич произвёл огромное впечатление на революционеров и положил начало массового перехода народников к экспроприациям и к террору, то есть к индивидуальным, выборочным, «точечным» убийствам представителей властной иерархии. В том же 1878 г. Сергей Степняк-Кравчинский в ответ на казнь революционера И. Ковальского заколол кинжалом шефа жандармов Мезенцова. Похоже, что террористы следовали наказу Пугачёва: « Рубите столбы, а заборы сами повалятся!»
Напуганные ростом дерзких покушений неустрашимых народовольцев и в противовес им представители знатных аристократических фамилий (Воронцов-Дашков, Шувалов и др.) создали в 1881 г. тайную организацию «Священная Дружина» для защиты монархии такими средствами, как бессудное физическое уничтожение лиц, подозреваемых в революционной деятельности. Подобные расправы обосновывались тем соображением, что предать суду этих лиц было не возможно, так как за отсутствием улик суд их оправдал бы. «Священная Дружина» попыталась даже вести с «Народной Волей» переговоры о прекращении террора.
Но что могли поделать защитники самодержавия, когда террор уже вовсю гулял по стране, когда револьвер и бомбу брали в руки даже юные курсистки и гимназистки, когда, по словам злобствующего пошляка В. Розанова, «девочка почти 16-ти лет командовала 1-м марта» (в злобе этой отразилось всё одиночество немощной, жалкой, самовлюблённой душонки, привыкшей жить только для себя). Тот же Розанов назвал Софью Перовскую «революционной богородицей»: личность казнённой, но несгибаемой девушки-террористки уже с 1880-х годов неотделима от легендарного ореола; она была «канонизирована» как своего рода революционная «святая».
В героическую летопись борьбы с деспотизмом вписываются всё новые и новые трагические имена. Славные традиции воительниц-народоволок продолжили участницы боевых эсеровских дружин и отчаянные анархистки, сочетавшие в себе черты пламенных революционерок с религиозной экзальтированностью языческих жриц. Такой была «барышня-крестьянка» Мария Добролюбова (1880-1906), сестра поэта-мистика Александра Добролюбова, обладавшая редкой физической красотой, обаятельным духовным обликом и входившая в боевую организацию эсеров-максималистов. Личностью Марии Добролюбовой навеяно стихотворение А. Блока «Деве-Революции» (1906), записавшего в своём «Дневнике»: «Главари революции слушали её беспрекословно...»
* * *
Мало кто знает сейчас о валькирии революционного террора – Марии Спиридоновой. А ведь в грозном 1918 г. эта тридцатидвухлетняя политкаторжанка, будучи харизматическим лидером левых эсеров, оспаривала у Ленина роль вождя Русской Революции.
В 1906 г. Спиридонова, молоденькая радикалистка дворянского происхождения, приговорила к смерти некоего Луженовского – организатора массовых расправ над бунтующими тамбовскими крестьянами – и привела приговор в исполнение, изрешетив карателя пулями. Полицейская и казачья охрана до полусмерти избила террористку, на всю жизнь повредив ей слух и зрение.
Военный суд приговорил её к повешению, которое, однако, ввиду огромного общественного резонанса, было заменено бессрочной сибирской каторгой, где Мария и провела 11 лет, до февраля 1917 г. А уже летом того же года она – безоговорочно признанный вождь и кумир революционного Кронштадта. Её, худенькую, измождённую каторгой, полуглухую и полуслепую, слушали, затаив дыхание, лихие сорвиголовы – вооружённая до зубов разудалая матросская вольница, обожавшая свою любимицу, как французские воины обожали Жанну д’Арк.
По воспоминаниям очевидцев, от зажигательных речей Спиридоновой и от неё самой веяло таким жаром, что казалось, будто изнурённое тело её – только хрупкая материальная оболочка, сдерживающая ярый огонь, бушующий внутри.
Когда большевики узурпировали власть и положили конец мечтаниям о Вольных Советах, Спиридонова снова выступила с открытым забралом, став глашатаем «Третьей Революции»: «Теперь, как при царизме, в моей руке будут тот же револьвер, та же бомба!» Но было поздно. Восстание левых эсеров и анархо-коммунистов было жестоко подавлено, более двухсот его участников было расстреляно, сама Спиридонова арестована, судима, но вскоре освобождена (амнистирована). Впрочем, ненадолго: последовали нескончаемые аресты, тюрьмы, лагеря. Последний арест – в 1937 г. А в сентябре 1941 г. Мария Александровна, вместе со своим мужем и другими заключёнными, была расстреляна в орловской тюрьме накануне сдачи города немцам.
* * *
Легенды о Героях и Героинях нашего времени как будто бы не успевают сложиться. Слишком близко, на наших глазах совершён подвиг, он не успел ещё стать легендарным. Но некоторые имена верных до смерти соратников, кровью запечатлённые в истории Русского Сопротивления, уже переросли привычные человеческие измерения и возвысились до героических образов эпического масштаба.
Борьба продолжается!
Доброслав
http://ru.narvol.org/nasledie-dobroslava-svoim-putyom/