Сообщение
Алик » 26.02
Я русский человек, Голотов Филипп
Леонтьевич, 1927 года рождения.
В 1933 году наша семья, спасаясь от голода
и за два пуда пшеницы обменяв свой дом и
хозяйство на Украине, поехала на Северный
Кавказ. Как потом рассказывали родители,
они были наслышаны, что в этих местах
умереть с голоду не дадут. Сошли на первой
ингушской станции, где только остановился
поезд – эта была станция Назрань (тогда
ещё Ингушской Автономной области). Люди
не зря говорили: здесь нас, обессиленных,
распухших от голода, в буквальном смысле
спасли. И не только нас – в Назрани вернули
к жизни тысячи жителей Поволжья и
Украины. Тогда в 1933-1934 годах по всей
стране люди передавали из уст в уста
тайком (открыто говорить или писать о
голоде тогда строго запрещалось), что эти
самые чеченцы и ингуши спасают людей.
Через какое-то время, многие приезжие,
оправившись от голода, постепенно
возвращались в родные места. Но были и
такие, кто захотел остаться. Наша семья
осталась.
К нам хорошо относились. Приютила нас
семья Абадиева Японца, тогда ещё
служившего майором в Красной Армии. В
селе Насыр-Корт вскоре мы стали своими
людьми. Уважали отца, мать. Не обижали.
Мы, дети, в совершенстве выучили ингушский
язык. Так что очень скоро никаких проблем в
общении со сверстниками у нас не было.
Надо сказать, что люди здесь были очень
трудолюбивые и жили зажиточно: в сапетках
было полно кукурузы, а во дворе – скот.
Пожалуй, рядом с ингушами, никто так
богато и не жил. Но если где-то был
голодный, нуждающийся, люди отдавали всё,
если нужно было, делились последним. Я
повторяю: во время страшного голода
1933-1934 годов местные жители-ингуши
спасли от голодной смерти многие тысячи
человеческих жизней.
Когда началась Великая Отечественная
война, я видел, как волновались, как они
переживали за победу, как ненавидели
захватчиков. Я уверен: если бы в то время
немцы подошли к ингушской земле и
пытались её захватить, ингуши погибли бы,
но живыми – даже женщины и дети – врага
на свою землю не пустили бы. Я не знаю ни
одной ингушской семьи, в которой бы парень
или молодой мужчина отказались от
призыва на войну. Так вот всё, что я потом
много раз слышал (дескать, они были
«врагами народа», «не воевали» и т.д.) – это
наглое враньё, кто бы его не распространял.
Я видел своими глазами и никогда не верил
и не поверю, что ингуши не воевали или
воевали плохо. Наоборот, если уж говорить о
трусости, то к ингушам это никак не
относится.
Неожиданно в 1944 году, когда фронт давно
отошёл от Северного Кавказа, ингушей в
течение считанных минут выслали. Это
время страшно вспоминать. Началась новая
трагедия для ингушей, и не менее страшная,
чем деникинские зверства 1919 года и
Великая Отечественная война. Это была
огромная трагедия и для нас, прикипевших к
этим людям и местам душой: наших друзей,
их родителей, всех, кто стал нам близким и
родным, с кем делили хлеб и соль, увозили
невесть куда, невесть за что…
Утром следующего же дня после выселения в
Назрани появились молодчики осетинской
национальности, видимо, заранее
подготовленные, с повязками, какие сейчас
носят дружинники. Они прокатывались по
опустевшим дворам, брали всё, что плохо
лежит: одежду, тряпки, посуду, украшения –
в общем всё, что могло пригодится для дома,
для хозяйства. Единственное, что более или
менее аккуратно описывалось и сгонялось на
специально отведённый двор (там и сейчас,
я слышал, всё ещё рынок) – это был скот, в
частности, коровы, но особенно – кони. Они
сбивали их в стада и табуны и перегоняли в
сторону Северной Осетии. Для нас, хоть мы и
русские, настали чёрные дни: наших друзей,
знакомых, соседей, не было. О них нельзя
было даже упоминать. Нам тяжело было
видеть мародёрство и грабёж в домах, в
которых мы столько раз бывали, ели, играли,
где мы знали каждый гвоздочек. Сейчас
здесь хозяйничали чужие и незнакомые
люди. Мы, дети, не умели молчать, когда
видели злорадствующие в их адрес лица, за
что нам часто доставалось. Несладко
приходилось и нашим родителям. Нас
преследовали, всячески выживали только
потому, что мы про себя жалели ингушей и
не хотели верить, тому, что о них здесь стали
теперь говорить. Между собой мы, среди
детей новых соседей, иногда по привычке
заговаривали на ингушском языке. Этого
нам тоже не могли простить.
Но дети есть дети, а нашу семью
преследовали и вполне взрослые люди, и
самое удивительное – даже новые
осетинские советские власти. Нашего отца,
например, четыре месяца продержали в
тюрьме. От него требовали признания во
всеуслышание того, что ингуши – это
действительно «враги народа», требовали
обливать их грязью. Но отец, не хотел
участвовать ни в каких грязных играх новых
властей, не хотел лгать. Месяц в тюрьме
просидел и мой старший брат Карпо. Мать,
Евдокию Самсоновну, шантажировали, ей
угрожали за дружбу с ингушами, которых
уже не было на территории села Насыр-Корт
(теперь оно было срочно переименовано в
село Новая Дигора).
Жить в таких условиях дальше было
невозможно, и в начале 1945 года мы уехали
на свою родину, в Хмельницкую область.
…Немало воды утекло с тех пор. Многое
изменилось и в нас самих и вокруг нас за это
время. Я уже давно дедушка, вышел на
пенсию. Образно говоря, переживаю свою
осень. С течением времени меня всё больше
тянет в Назрановские места. Видит Бог,
когда впервые после большого перерыва
вновь услышал ингушскую речь, глаза долго
были на мокром месте – до того щемящее-
родным переполнило всю душу. Много у
меня было друзей после 1945 года, но никого
бы из них я не поставил бы даже рядом с
теми босоногими мальчишками, с которыми
рос в Насыр-Корте. Да и вся наша семья на
всю жизнь сохранила самые тёплые
воспоминания о замечательной семье Японца
Абадиева, обо всех насыркортцах.
Четвёртый год подряд приезжаю в Назрань.
Встречаюсь с друзьями детства. В
воспоминаниях, беседах отвожу душу...
Голотов Ф. Л. Оркестранты-экстремисты //
Даймохк, 1990, № 5, август. С. 2.