Рождение ребенка. И почему плачет маленький ребенок в нашем обществе. Надо ли его носить на руках?

Родителям - учимся оберегать детей от вредителей и растлителей.
Ответить
Ледлофф Жан

Рождение ребенка. И почему плачет маленький ребенок в нашем обществе. Надо ли его носить на руках?

Сообщение Ледлофф Жан » 07.04

Ледлофф Ж.
Как вырастить ребенка счастливым. Принцип преемственности Ж. Ледлофф провела два с половиной года в племенах южноамериканских индейцев, где в отношениях между взрослыми и детьми царит полная гармония, которой так не хватает в цивилизованном обществе. Ж. Ледлофф пришла к выводу, что если мы будем обращаться с детьми так, как это делали наши предки на протяжении тысячелетий, наши малыши будут спокойными и счастливыми. Эта книга о том, как важно, воспитывая ребенка, прислушиваться к собственной интуиции, а не к советам «экспертов» в области ухода за детьми.
Выдержка из этой великолепной книги.

Через что проходит ребенок из нашего западного общества?

Западный малыш ничем не отличается от своего дикого собрата: те же руки, ноги, голова. Несмотря на то, что в последние тысячелетия мы пошли другим путем, миллионы лет эволюции, в результате чего появился современный человек, являются общими как для индейцев екуана, так и для нас. Несколько тысяч лет, за которые уход от континуума
континуум — истинное, существующие в течение многих поколений потребности человека , заложенные в каждом человеке ожидания и тенденции развития.
привел к возникновению цивилизации, необыкновенно коротки по срав нению с миллионами лет эволюции. За такой короткий период природа человека никак не могла сколь-нибудь значимо измениться. Поэтому человеческие ожидания одинаковы как для малышей в рамках континуума, не имеющих обделенных предков, так и для детей, чье рождение медикаментозным путем преждевременно вызвал акушер, спешащий на встречу с друзьями в гольф-клубе.

Как мы уже уяснили, человеческие дети приспособлены к рождению никак не меньше, чем дети других видов животных. В нас заложена способность легко перенести опыт рождения. Эта способность возникла из повторяющегося опыта наших предков, которые со времен возвышения млекопитающих все до одного рождались, а до этого — вылуплялись (к чему они были точно так же подготовлены опытом их предков). События, которые постоянно повторяются, становятся ожидаемыми. Однако у человека не выработан механизм приспособления к неожиданным событиям. Также существует опасность, что при рождении ребенка неожиданные события не просто происходят, а заменяют ожидаемые события, необходимые для правильного развития. В природе нет ничего лишнего. Основа эволюции — в экономичной причинно-следственной связи всех элементов процесса развития.

Это означает, что если человек недополучил чего-то из ожидаемых событий и остался обделенным необходимым опытом, он лишится какой-то части благополучия. Возможно, эта часть будет крохотной и поэтому незаметной для нас, а может быть, она отсутствует у такого большого числа людей, что мы вовсе и не подозреваем о нашей ущербности.

Некоторые исследования доказали, что отсутствие в младенчестве опыта ползания на четвереньках в дальнейшем оказывает негативное влияние на речь и развитие речевых способностей. Кто знает, может быть, обнаружатся связи между тем, что ребенка мало держали на руках в различных положениях и его ловкостью при ходьбе, что малыш не находился под дождем определенный минимум времени и его плохой переносимостью перепадов температур или что ребенку не приходилось наблюдать естественную смену дня и ночи и присутствием у него морской болезни.

Если говорить о травме рождения, происходящей при «цивилизованных» родах, то основными ее причинами могут быть использование металлических инструментов, резиновых перчаток, яркий свет, запахи антисептиков и анестетиков, громкие голоса или шум оборудования. Чтобы избавить ребенка от травмы, нужно максимально приблизить опыт рождения к его ожиданиям, сформировавшимся еще издревле.

В одних здоровых и устойчивых культурах женщине принято рожать самой, без всякой помощи, тогда как в других, не менее устойчивых культурах считается, что ей нужна поддержка и помощь. Но в обоих случаях ребенок с самого момента своего появления на свет находится в тесном контакте с телом матери. Ребенка сразу кладут на ее живот, она гладит его, успокаивает. Как только новорожденный самостоятельно задышал, а пуповина полностью перестала пульсировать и была безболезненно отрезана, ему тут же, без всяких задержек на взвешивание, омовение, осмотр и прочее, дают грудь матери. Именно в эти минуты, когда роды позади, а мать и дитя впервые встретились как два независимых человека, должен произойти импринтинг (запечатлевание в психике ребенка первого увиденного предмета).

Известно, что у многих животных мать запечатлевается в подсознании детеныша сразу после рождения. Например, только что вылупившиеся гусята запечатлевают в качестве своей матери первый попавшийся им на глаза движущийся предмет; и даже если это механическая заводная игрушка, они будут следовать за ней повсюду. Таков их механизм адаптации. Жизнь этих птенцов зависит от запечатлевания своей матери, так как без нее малыши беспомощны, а гусыня никак не может следовать за всеми своими отпрысками. У людей же в отличие от других животных необходимо, чтобы мать запечатлела своего ребенка, ведь человеческий детеныш чересчур слаб и беспомощен, чтобы следовать за кем-либо, и единственный контакт, который он способен поддерживать со своей матерью, это крик, в случае если его ожидания не удовлетворены.

Этот важнейший механизм импринтинга настолько мощен и так глубоко укоренился в природе женщины, что главенствует над всеми остальными ее импульсами и соображениями. Какой бы уставшей и голодной ни была мать, какие бы другие проблемы ее ни занимали, она неизменно сначала накормит и приласкает неказистого человечка, которого она видит впервые. Если бы это было не так, человек бы не прошел через все эти сотни тысяч поколений.

Импринтинг, неотъемлемая часть гормонально обусловленных событий родов, должен произойти сразу же после рождения, иначе будет слишком поздно; доисторическая мать не могла позволить себе даже на несколько минут оставаться равнодушной к своему новорожденному ребенку, ибо столь сильному импульсу следуют незамедлительно. Наличие импринтинга в цепи событий — необходимое условие нормального развития отношений между матерью и ребенком.

Что же происходит, если процессу импринтинга помешали и ребенка забрали у матери именно в тот момент, когда она была готова приласкать дитя, дать ему грудь, взять на руки, прижать к своему сердцу, или если в мать накачали столько обезболивающих, что она уже не способна полностью ощущать установление связи со своим ребенком? В этом случае потребность в запечатлевании младенца переходит в ощущение горя и утраты. Во время бесчисленных предыдущих рождений единственным случаем, когда матери было некого приласкать после родов, был случай рождения мертвого ребенка. Реакция на это была одна — скорбь. Когда время упущено, а потребность осталась неудовлетворенной, то в рамках континуума предполагается, что ребенок умер и необходимость в запечатлевании уже отпала



В роддомах врачи отдают ребенка матери не сразу, а через несколько минут или даже часов, когда она уже в состоянии траура и скорби. В результате женщина часто чувствует вину за то, что не смогла «стать хорошей матерью», полюбить свое дитя, а также страдает от пресловутой послеродовой депрессии, классической трагедии западного общества, тогда как природа готовила ее к самому глубокому и волнующему событию в жизни — рождению ребенка.

Даже волчица, живущая по своему континууму, на этой стадии стала бы лучшей матерью человеческому детенышу, так как была бы осязаемой, реальной. А биологическая мать, лежащая на кровати в изоляции от ребенка, могла бы с тем же успехом находиться на Луне.

Но детишкам, родившимся в наших роддомах, ожидать ласки от волчицы не приходится. Новорожденного ребенка, снедаемого древним желанием прикосновения к гладкой, излучающей тепло, живой плоти, заворачивают в сухую безжизненную материю. Его кладут в ящик, служащий кроваткой, и оставляют одного, задыхающегося в слезах и рыданиях, в совершенно неподвижном заточении (впервые за время своего беззаботного существования в чреве матери и за миллионы лет эволюции его тело испытывает эту пугающую неподвижность). Все, что он слышит, — вопли других жертв этой невыразимой пытки. Звуки для него ничего не значат. Малыш плачет и плачет; его легкие полыхают обжигающим воздухом, а сердце распирает отчаяние. Но никто не приходит. Не теряя веры в «правильность» своей жизни, как и заложено в него природой, он делает единственное, что у него пока получается, — продолжает плакать. Проходит целая вечность, и ребенок забывается сном..


Вдруг он просыпается в этой безумной и пугающей гробовой тишине и неподвижности, вскрикивает. С ног до головы его тело охватывает огонь жажды, желания и невыносимого нетерпения. Хватая ртом воздух для дыхания, дитя кричит и надрывается; пронзительный звук его воплей наполняет голову пульсирующей лавиной. Он кричит до хрипов в горле, до боли в груди. Наконец боль становится невыносимой, и вопли постепенно слабеют, затихают. Ребенок слушает. Открывает ладони, сжимает кулаки. Поворачивает голову в одну сторону, в другую. Ничего не помогает. Это просто невыносимо. Он снова взрывается рыданиями, но натруженное горло снова дает о себе знать болью и хрипами, и вскоре ребенок затихает. Он напрягает свое измученное желанием тело и находит в этом какое-то облегчение. Тогда он машет руками и ногами. Останавливается. Это существо не способно думать, не умеет надеяться, но уже умеет страдать. Прислушивается. Затем снова засыпает.

Проснувшись, малыш мочится в пеленку, что хоть как-то отвлекает от мучения. Но удовольствие от процесса и приятное струящееся ощущение теплоты, влажности в районе нижней части тела вскоре исчезают. Теплота становится неподвижной и постепенно сменяется пробирающим холодом. Он машет ногами. Напрягает тело. Всхлипывает. Охваченный отчаянием, желанием, безжизненной неподвижностью, мокрый и неустроенный, ребенок плачет в своем убогом одиночестве, пока не забывается в одиноком сне.


Вдруг, что за чудо, его подняли! Желания и ожидания маленького существа, похоже, начали находить свое удовлетворение. Мокрую пеленку убрали. Какое облегчение! Живые, теплые руки прикоснулись к его коже. Подняли ноги и обернули их новой сухой, безжизненной тканью. Вот и все. Прошел лишь миг, и ему кажется, что не было вовсе и этих теплых рук, и мокрой пеленки. Нет осознанной памяти — нет и надежды, даже искры. И снова невыносимая пустота, безвременье, неподвижность, тишина и желание, жажда. Континуум ребенка пускает в ход крайние меры, но все они предназначены для заполнения пустот в потоке правильного обращения или для сигнала о помощи к тому, кто хочет и может ее оказать. У континуума нет способности разрешения таких экстремальных ситуаций. Это находится за пределами его широких возможностей. Новорожденный, проживший от силы несколько часов, уже вышел за пределы спасительных сил могучего континуума и находится в полной растерянности. Его пребывание в чреве матери стало первым и последним периодом его жизни, который можно было бы назвать состоянием непрерывного благополучия. Природа же заложила в человеке ожидание, что в таком состоянии он проведет всю свою жизнь. Однако это могло произойти лишь при том условии, что мать правильно обращается со своим ребенком и вступает с ним во взаимодополняющие и взаимообогащающие отношения.

Кто-то пришел и поднял его в воздух. Здорово! Его снова вернули к жизни. Конечно, на вкус малыша, держат его чересчур осторожно, но зато есть движение. Наконец он чувствует себя в своей тарелке. Всех мучений, которые ему пришлось испытать, как будто не было и в помине. Теперь он уже на руках, правда, кожа его все еще жаждет прикосновений живого тела, а не ткани, но лицо и руки ребенка свидетельствуют об удовлетворении. Приятное впечатление о жизни, свойственное континууму, практически восстановлено. Дитя наслаждается вкусом и гладкостью материнской груди, пьет жадными губами теплое молоко, слышит знакомое сердцебиение, напоминающее ему о безоблачном существовании в матке, воспринимает своим пока затуманенным взором движение и жизнь. Здесь же звуки материнского голоса. Все хорошо и правильно, кроме, пожалуй, одежды и запаха (мать пользуется туалетной водой). Он довольно сосет грудь, а когда насыщается, то впадает в дремоту.
Пробуждается он снова в аду. Ни сладкие воспоминания, ни надежда, ни мысли не могут принести успокоение и напоминание о встрече со своей мамой. Проходят часы, дни, ночи. Он плачет, а когда устает, засыпает. Просыпается и мочится в пеленки. Теперь это уже не доставляет ему никакого удовольствия. Не успевает малыш почувствовать облегчение от опустошения своих внутренностей, как на смену ему спешит обжигающая боль от соприкосновения уже раздраженной кожи с горячей, кислой мочой. Он вскрикивает. Его изможденные легкие должны кричать, чтобы заглушить эту боль, яростную и жгучую. Он вопит, пока плач и боль не утомят его и не придет сон.

Это обычное явление в больницах, и загруженные медсестры меняют пеленки всем детям одновременно по расписанию. Их не волнует, сухая ли пеленка, мокрая или уже обмоченная неоднократно. В результате ребенка с сильным раздражением и пролежнями отправляют домой, где их будет лечить тот, у кого есть на это время.

К тому времени, когда младенец оказывается в доме своей матери (безусловно, это никак не его дом), он уже сведущ в этой жизни. На уровне подсознания первый жизненный опыт будет накладывать отпечаток на все последующие впечатления этого человека. Поэтому для него жизнь будет казаться очень одинокой, черствой и нечувствительной к его сигналам, полной боли и страдания.

Но человечек не сдался. Его жизненные силы — отныне и пока он жив — будут пытаться восстановить баланс.

Дом для ребенка мало чем отличается от палаты роддома, за исключением того, что раздражение и сыпь на попке регулярно смазывают кремом. Часы бодрствования ребенка проходят в зевоте, жажде и нескончаемом ожидании того, что «правильные» события наконец заменят тишину и пустоту. Иногда, лишь на несколько минут в день, его непреодолимое желание прикосновения, жажда рук и движения утоляются. Его мать — одна из тех женщин, что после долгих раздумий решила кормить ребенка грудью. Она любит его со всей неведомой ранее нежностью. Сначала ей бывает тяжело класть ребенка после кормления обратно в кровать, и особенно потому, что он так отчаянно кричит. Но она убеждена, что это делать необходимо, так как ее мать объяснила (а уж она-то знает), что если поддаться ребенку сейчас, то потом он вырастет испорченным и избалованным. Она же хочет делать все правильно; в какой-то миг к ней приходит ощущение, что это маленькое существо на руках ей важнее и дороже всего на свете.

Она вздыхает и кладет ребенка в кроватку, украшенную желтыми утятами и вписывающуюся в дизайн всей детской комнаты. Она приложила немало стараний, чтобы украсить ее мягкими легкими шторами, ковром в виде огромной панды, обставить мебелью: белым шкафом, ванночкой и пеленальным столиком со всякими присыпками, маслами, мылом, шампунем, расческой, которые сделаны в особой детской цветовой гамме. На стене висят картинки детенышей разных животных, одетых по-человечески. Ящики шкафа заполнены крошечными кофточками, пижамками, ботиночками, шапочками, рукавичками и пеленками. На шкафу плюшевый мохнатый ягненок неестественно стоит на задних лапах рядом с вазой с цветами: их лишили корней в угоду матери ребенка которая «любит» цветы.

Женщина расправляет рубашечку на ребенке и укрывает его вышитой простыней и одеяльцем с его инициалами. Она с удовольствием отмечает все эти мелочи. Еще бы, она не поскупилась для того, чтобы превратить эту комнату в идеальную детскую, хотя ее молодая семья пока не может позволить себе обставить мебелью остальные комнаты. Мать склоняется поцеловать гладкую, как шелк, щечку ребенка и покидает комнату. Тело младенца сотрясает первый душераздирающий крик.

Она тихонько прикрывает дверь. Да, она объявила ему войну. Ее воля должна победить. За дверью раздаются звуки, похожие на крики человека под пыткой. Ее континуум говорит ей, что ребенку плохо. Если природа дает понять, что кого-то пытают, то так оно и есть. Истошные вопли ребенка — не преувеличение, они отражают его внутреннее состояние.

Мать колеблется, ее сердце разрывается на части, но она не поддается порыву и уходит. Его ведь только что покормили и сменили пеленку. Она уверена, что на самом деле он ни в чем не нуждается, а поэтому пусть плачет, пока не устанет.

Ребенок просыпается и снова плачет. Его мать приоткрывает дверь, заглядывает в комнату, чтобы убедиться, что он на месте. Затем тихонько, словно боясь разбудить в нем ложную надежду на внимание, она снова прикрывает дверь и торопится на кухню, где она работает. Кухонную дверь она оставляет открытой на тот случай, если «с ребенком что-нибудь случится». Плач малыша постепенно перешел в дрожащие стенания. Так как на плач не следует никакой реакции (хотя ребенок ожидает, что помощь должна была давным-давно подоспеть), желание что-то просить и сигнализировать о своих потребностях уже ослабло и затерялось в пустыне равнодушия. Он оглядывает пространство вокруг. За поручнями кроватки есть стена. Свет приглушен. Но он не может перевернуться. И видит лишь неподвижные поручни и стену. Слышны бессмысленные звуки где-то в отдаленном мире. Но рядом с ним нет звуков, тишина. Он смотрит на стену, пока его глаза не смыкаются. Открыв их снова, он обнаруживает, что поручни и стена все на том же месте, но свет стал еще более приглушенным.

Вечное разглядывание поручней и стены перемежается вечным разглядыванием поручней и потолка. Там далеко, с другой стороны, есть какие-то неподвижные формы, они всегда там.

Но иногда, бывает, происходит движение. Что-то закрывает его уши, свет приглушен, огромные кучи тканей навалены поверх его тела. Тогда он может видеть белый пластиковый угол внутри коляски и иногда, если его положат на спину, небо, внутреннюю часть крыши коляски и время от времени высотные дома, проплывающие мимо него на расстоянии. Там высоко колышутся кроны деревьев, которым также нет до него дела, иногда люди смотрят на него и разговаривают, в основном между собой и изредка с ним.


Они частенько трясут перед лицом ребенка гремящим предметом, и близость этого движения и звука создает впечатление, что жизнь совсем рядом. Он протягивает руки и ударяет по погремушке, ожидая, что вот-вот почувствует «правильность» своего существования. Дотягиваясь до погремушки, дитя хватает ее и тащит в рот. Нет, совсем не то. Он взмахивает рукой, и погремушка летит прочь. Но тут же человек возвращает игрушку ему в руки. Со временем ребенок понимает, что вслед за тем, как бросишь вещь, появляется человек. Ему хочется, чтобы эта спасительная фигура появлялась вновь и вновь, поэтому он бросает погремушку или любой другой предмет до тех пор, пока трюк с появлением человека работает. Когда погремушка перестала возвращаться в его руки, осталось лишь пустое небо и внутренняя часть крыши коляски.

Но часто его награждают частицами жизни, когда он начинает плакать в коляске. Мать сразу начинает покачивать коляску, поняв, что это вроде успокаивает малыша. Его невыносимое желание движения, опыта, который получали его предки в первые месяцы жизни, сводится лишь к потряхиванию коляски, дающему пусть убогий, но все же какой-то опыт и ощущения. Голоса неподалеку никак не относятся к нему самому, а поэтому не имеют никакой ценности с точки зрения удовлетворения его ожиданий. Но все же эти голоса нечто большее, чем безмолвие детской. Объем получаемого ребенком опыта, необходимого для развития, практически равен нулю, а его основные ощущения — жажда и желание (чего-либо).
Его мать регулярно взвешивает ребенка, с удовлетворением отмечая его успехи.

Единственный приемлемый для ребенка опыт — это отпущенные ему несколько минут в день на руках у матери да крупицы ощущений, которые не полностью бесполезны и добавляются к квотам, необходимым для его развития. Когда ребенок вдруг оказывается на коленях своей матери, он кричит от возбуждения и радости, что с ним что-то происходит, но он в тоже время в безопасности. Ему также нравятся давящее ощущение падения и неожиданные подъемы в движущемся лифте. Ребенок блаженно лежит на коленях у матери, внимательно слушает ворчание автомобиля и вбирает в себя массу ощущений, когда машина трогается с места или тормозит. Он слышит лай собак и другие неожиданные звуки. Некоторые из них ребенок может воспринимать и в коляске, другие же, если он не сидит на руках у взрослого, пугают малыша.

Предметы, которые взрослые помещают в пределы его досягаемости, предназначены для приблизительной подмены недополученных впечатлений и опыта.
Все знают, что игрушки служат для успокоения маленького горемыки. Но почему-то никто не задумывается, из-за чего же он так неутешно плачет.

Пальму первенства здесь держит плюшевый мишка или подобная мягкая игрушка, с которой можно «спать в обнимку» ночью. Другими словами, мишка нужен для того, чтобы обеспечить ребенку постоянное присутствие близкого существа. Постепенно формирующуюся крепкую привязанность к игрушке взрослые склонны рассматривать скорее как наивную детскую причуду, а не признак обделенности вниманием ребенка, который вынужден липнуть к неодушевленному куску материи, заменяющему ему верного и постоянного друга. Укачивание в коляске и кроватке — тоже лишь суррогат нужного ребенку движения. Но оно настолько убогое и однообразное по сравнению с тем, которое испытывает ребенок на руках, что вряд ли приносит облегчение изголодавшемуся по движению одинокому и заброшенному существу. Мало того, что такое движение — лишь жалкое подобие настоящего ощущения жизни, оно еще и происходит совсем редко. На коляску и кроватку также вешают гремящие, бряцающие и звякающие при прикосновении игрушки. Обычно они окрашены в яркие, броские цвета, надеты на веревочку, чтобы было на что посмотреть, кроме стены и потолка. И действительно, они привлекают внимание ребенка. Но меняют их очень редко, если вообще меняют, поэтому эти игрушки ничего не дают малышу с точки зрения разнообразия зрительных форм и звуков.

Но, несмотря на то, что игрушек совсем немного, их покачивание, бряцание, треск, звон и яркий цвет не пропадают даром. Как только ребенок получает пусть даже ничтожную крупицу опыта, предусмотренного континуумом, какая-то часть ожиданий в этом опыте все же удовлетворяется. Ребенок накапливает эти нужные ему для развития впечатления, даже если приходится собирать их по крупице, если они бедны и односторонни (их не сравнить с впечатлениями, которые получает ребенок континуума на руках: зрительные формы, звуки, движения, запахи и вкусы — весь этот опыт малыш континуума получает в той же последовательности, что и его предки), если некоторые впечатления повторяются слишком часто, а некоторые полностью отсутствуют. Непрерывность нашего опыта во времени (смена одних ощущений другими, а также связь между схожими ощущениями, испытанными нами в разное время) создает у нас впечатление, что все происходит последовательно и закономерно. Между тем каждое наше впечатление независимо от других впечатлений необходимо для развития какого-либо аспекта личности. Без необходимых ему впечатлений человек не может правильно развиваться; когда же требуемый опыт накоплен, становится возможным дальнейшее развитие. Действия, казалось бы, связанные как причина и следствие могут проистекать из независимых стремлений получить требуемый опыт.



...


Ребенок по крупицам собирает необходимый для развития опыт. Не важно, что он не полон и события происходят в неправильной последовательности. К концу такого накопления ребенок должен получить необходимый минимум опыта каждого вида, который используется как фундамент для новой стадии восприятия опыта. Если же необходимый минимум не достигнут, то события новой стадии, происходи они хоть тысячу раз, не будут восприниматься ребенком и способствовать формированию его личности.

Ребенок, которого не держат на руках, не только копит опыт, но и своим поведением пытается как-то заменить недополученный опыт и смягчить страдания. Он яростно пинает ногами, пытаясь забить мучительное желание прикосновений теплой плоти, он машет руками, вертит головой из стороны в сторону, чтобы отключить свои органы чувств, напрягает тело, выгибая дугой спину. Ребенок находит какое-то утешение в своем большом пальце: он немного успокаивает непрекращающееся зудящее желание во рту. Сосет он палец довольно редко, лишь только тогда, когда хочет есть до положенного расписанием кормления. Обычно же ребенок просто держит палец во рту, измученном невыносимой пустотой, вечным одиночеством, чувством того, что он находится на окраине жизни.

Его мать консультируется со своей матерью, и та пересказывает пресловутую историю о вреде сосания пальца и что «потом у ребенка зубы будут кривые». Мать, обеспокоенная благополучием ребенка, начинает поспешно выискивать способ, чтобы отвадить свое чадо от такой вредной привычки. Его пальцы покрывают вонючей и горькой мазью, и когда он, переборов отвращение в своем ненасытном желании, все равно обсасывает большой палец от мази, она привязывает его руки к перекладинам кроватки. Но вскоре она обнаруживает, что ребенок так яростно пытается вырваться из своего заточения, что веревки врезаются в запястья и уже мешают кровообращению в руках. Борьба между ними продолжается, пока мать при случае не упоминает об этом своему зубному врачу. Тот уверяет, что ее мать ошиблась, и тогда малышу снова дозволяют это убогое самоутешение.

Еще немного — и малыш начнет улыбаться и агукать, чтобы дать знать находящимся рядом взрослым о своих потребностях. Если его не взяли на руки, но все же уделили внимание, он улыбается и вскрикивает, требуя еще. Если же его взяли, то задача выполнена и ребенок перестает улыбаться, вспоминая о своих маневрах, лишь когда нужно поощрить какое-либо действие взрослого: чтобы с малышом поговорили, пощекотали его животик, покачали на коленке или в шутку пощипали за носик. Так как ребенок поощрительно улыбается всякий раз, когда видит мать, та постепенно убеждается, что ее дитя просто счастливо и, наверное, очень любит и ценит свою маму. То, что большую часть бодрствования он ужасно мучается, никак не портит отношения ребенка к матери; напротив, тем более отчаянно его желание быть с ней.

По мере взросления и развития познавательных способностей ребенок замечает, насколько отличается от обычного поведение матери в ситуации, когда необходимо сменить ему пеленку. Она издает звуки явного отторжения. Она отворачивается в сторону, тем самым демонстрируя, что ей не нравится убирать за ним и поддерживать его комфорт. Ее руки движутся очень быстро, стараясь как можно меньше прикасаться к загрязненной пеленке. Ее взгляд холоден, она уже не улыбается.

Чем больше ребенок осознает такое отношение матери, тем больше к его радости, что за ним ухаживают, к нему прикасаются, лечат застарелое раздражение от мокрых пеленок, примешивается смущение, предвестник страха и вины.

Страх огорчить свою мать растет вместе с сознанием, к тому же случаи ее недовольства учащаются, так как ребенок может совершать больше различных действий, как-то: хватать мать за волосы, опрокидывать тарелку с едой, слюнявить ее одежду, тыкать пальцем ей в рот, тянуть за ожерелье, бросать свою погремушку, пытаться выбраться из коляски или нечаянно сбить ногой чашку с чаем.

Ребенку трудно связать свои действия с ее реакцией. Он не замечает, что чашка с чаем упала, он не может понять, что плохого в хватании за ожерелье и почему после этого мать так злится; ему совершенно невдомек, что он обслюнявил какую-то вещь; он лишь смутно понимает, что, сбросив тарелку с овсянкой с целью вызвать интерес к своей персоне, он действительно привлекает внимание, но не то, которого бы ему хотелось.

Но все же малыш чувствует, что даже такое внимание лучше, чем ничего, поэтому продолжает сбрасывать на пол посуду со своей едой
. Тогда мать принимается кормить его из ложки, а он машет руками и визжит, пытаясь превратить кормежку во что-нибудь более полезное с точки зрения получения опыта. Он хочет ощущения «правильности», которое спрятано где-то здесь: в матери, в пище, в нем самом.

Но как бы он ни старался показать свои потребности, это ощущение так и не приходит. Наоборот, бурная реакция ребенка вызывает у матери отторжение, которое со временем он сможет как-то себе объяснить — в отличие от бесконечного неправильного отношения в первые месяцы жизни, которое он вообще никак не мог понять. Равнодушие, невнимательность и тоска стали для него основными параметрами этой жизни. Он ведь не знал ничего, кроме этого. Получается, что все его существо вопит, просит и ждет. Все остальные же остаются равнодушными, бездействующими, невнимательными. Хоть это проходит с ним через всю жизнь, он может и не замечать этих моментов, по той простой причине, что он не может себе представить других отношений с окружающими.

Отсутствие опыта «ручного периода», постоянная неуверенность в себе и невыразимое чувство одиночества и отчуждения отныне будут оставлять свой автограф на всех поступках этого человека. Но необходимо заметить, что ребенок в раннем возрасте никак не может распознать неадекватную мать, не способную растить свое дитя в русле континуума. Такая мать остается равнодушной к сигналам ребенка и не настроена удовлетворять его ожидания. Позже с развитием интеллекта ребенок начинает понимать, что их интересы совершенно расходятся. Ему приходится бороться с матерью, чтобы спасти себя. И все же в глубине души он лелеет мысль, что мать любит его безусловно, без всяких «но», просто так, за то, что он есть, хотя вслух он может говорить об обратном. Все доказательства враждебности матери, любые логические обоснования, его отторжение и протесты против ее действий не могут освободить ребенка от внутреннего убеждения, что мать все-таки любит его, обязана любить, несмотря ни на что. Ненависть к матери (или к ее образу) как раз и демонстрирует поражение в войне с этим убеждением.

Чувство независимости ребенка и его эмоциональное созревание берут свое начало в многогранном опыте «ручного периода». Ребенок может стать независимым от матери, лишь пройдя стадию абсолютной от нее зависимости. От нее на этой стадии требуется правильное поведение, предоставление ребенку опыта «ручного периода» (то есть ношение на руках) и обеспечение перехода к другим стадиям.

Но освободиться от травмы, нанесенной матерью, не следовавшей континууму, невозможно. Потребность в ее внимании так и останется с человеком на всю жизнь. Человек же, решивший побороть в себе эту потребность, будет походить на безбожника, грозящего кулаком небесам и кричащего «Бог, я в тебя не верю!» и прочие богохульства лишь для того, чтобы произнести Его имя всуе.

В 1950 году доктору Джону Боулби из Лондона было поручено Всемирной Организацией Здравоохранения сделать доклад о «судьбе бездомных детей» и состоянии их психического здоровья в различных странах. Его подопечные исчислялись тысячами и были максимально обделены материнской заботой. c рождения живущих в детдомах и приютах, обделенных родительским вниманием, месяцами или годами находившихся в больнице в раннем возрасте, эвакуированных с оккупированных территорий, жертв разного рода обстоятельств, недополучивших даже того скудного материнского тепла, которое считается «нормой».

Выведенная статистика и описание отдельных судеб выявили страшную картину. Здесь личные трагедии десятков, сотен, тысяч детей; жалкое существование, которое влачат обездоленные дети; зачерствевшие души тех, кому досталось больше всех; люди, навсегда утратившие способность ценить и любить, то есть познавать жизнь в ее красоте. Тут же и те, которые все еще борются за свое право быть любимыми, ради этого они готовы лгать, красть, брать силой, залипать, как пиявки, на образ своей матери, деградировать до поведения младенца, который все еще живет внутри и жаждет внимания и опыта. Здесь выявлен порочный круг: отчаявшиеся люди порождают детей, которых они не умеют любить, которые становятся отражением своих родителей, ненавидящие себя и всех вокруг, неспособные отдавать, обреченные на вечные терзания и жажду.


...в детских отделениях роддомов. Кому-то пришло в голову повесить в отделении динамики и давать младенцам, уже испытывающим недостаток опыта и внимания, слушать биение человеческого сердца. Результат этого небольшого мероприятия был ошеломляющим. Дети становились более спокойными и гораздо быстрее шли на поправку. После этого эксперимент получил мировую известность.

Другой, похожий, но независимый от первого, эксперимент был поставлен специалистом по уходу за недоношенными младенцами. Если инкубаторы, где лежали малыши, находились в постоянном движении, дети гораздо быстрее приходили в норму. В обоих случаях дети меньше плакали и быстрее набирали в весе.
Харли Харлоу поставил наглядные эксперименты о важности материнских объятий для психологического развития детенышей обезьян.

Джейн Ван Лоуик-Гудолл, изучая шимпанзе, обнаружила, что по иронии судьбы поведение этих обезьян, хоть они и принадлежат к другому виду, по отношению к своим детенышам даже ближе к человеческому континууму, чем поведение современного человека. Она взяла на вооружение пример обезьян и применила его по отношению к своему ребенку. Вот что она пишет: «Мы никогда не оставляли сына плакать в кроватке. Куда бы мы ни собирались, мы всегда брали ребенка с собой. И несмотря на то, что его окружение непрерывно менялось, он неизменно оставался рядом с родителями». Далее она сообщает, что в четыре года ее сын «послушный, очень сознательный и жизнерадостный, быстро находит общий язык с детьми и взрослыми, относительно бесстрашный и чуткий к другим людям». Но самое важное заключается в следующих ее словах: «Ко всему прочему, несмотря на предостережения и предсказания знакомых, наш сын совершенно независим».

Английская королева Виктория первая начала пользоваться детской коляской, а затем она распространилась среди народа. Чрезвычайно интересные результаты могло бы дать исследование по воздействию использования коляски на последующие поколения и жизнь западной семьи. Жаль, что коляску не постигла судьба манежа, изобретению которого я была свидетелем в деревне екуана.

Я видела, как индеец Тудуду что-то мастерил. Оказалось, что это был почти законченный детский манеж. Он представлял собой вертикальные колышки, привязанные сверху и снизу лианами к квадратным рамам. Эта конструкция смахивала на доисторический детский манеж из комиксов. Тудуду положил на него немало труда и с довольным видом подгонял по длине последний колышек. Затем он отправился на поиски своего сына Кананасиньювана, который начал ходить лишь неделю назад. Завидев малыша, Тудуду схватил его и триумфально посадил в свое новое изобретение. Кананасиньювана, постояв пару секунд с непонимающим видом посреди манежа, двинулся в одну сторону, потом повернулся и понял, что он в ловушке. В следующее мгновение ребенок в ужасе заливался слезами, что нечасто увидишь в его племени. Все было четко и ясно. Манеж не нужен и бесполезен человеческому ребенку. Сильное, как и у всех екуана, чувство континуума Тудуду немедленно прореагировало на вопли сына. Он вытащил ребенка и отпустил восвояси, чтобы тот нашел утешение у матери перед тем, как снова пойти играть на улицу. Тудуду безоговорочно осознал провал своей затеи; в последний раз окинув взглядом свое творение, он раскрошил манеж в щепки топором. А так как оставшаяся куча древесины была молодой и сырой, то не годилась даже для разведения костра. Я не сомневаюсь, что это не первое и не последнее изобретение екуана подобного рода, однако с их чувством континуума столь явные ошибки будут исправлены незамедлительно. Чувство континуума было стержнем человеческого поведения на протяжении двух миллионов лет и могло с успехом сдерживать опасность, исходящую от высокоразвитого интеллекта. С недавних пор чувство континуума было совсем забыто, человечество утратило равновесие и уже считает «прогресс» своим светлым будущим. Тем не менее континуум по-прежнему является неотъемлемой частью человеческой природы. Любой из нас поступил бы как Тудуду, если бы наше чувство континуума осталось незамутненным.

koto
Сообщения: 179
Зарегистрирован: 11.12

Почему японские дети никогда не плачут?

Сообщение koto » 21.11

http://slingokonsultant.ru/articles/other/nevercry.php

Почему японские дети никогда не плачут?

Ответ на этот вопрос знают все мамы страны восходящего солнца.

Однажды в свой первый визит в Японию я ехала в токийском метро и рядом со мной оказалась миниатюрная молодая женщина, которая вдруг начала громко разговаривать. Я вздрогнула, огляделась по сторонам, но так и не поняла, к кому она обращается. Приглядевшись внимательней, я заметила у нее на груди в сумке-«кенгуру» малыша месяцев двух от роду. Женщина со всей серьезностью рассказывала такому крохе, куда они сейчас едут, на какой станции сделают пересадку и что будут делать потом. Кроме меня, поведению этой японки никто из окружающих не удивился.

В японских городах мамы с маленькими детьми встречаются на улицах и в общественных местах гораздо чаще, чем в России. Их можно увидеть в любом магазине, в кафе, в парикмахерских. А мамаши с детьми «за плечами» или, скорее, «на груди», разъезжающие на велосипедах и на маленьких мотороллерах, — естественная составляющая городского пейзажа.

В нашей стране сейчас тоже появились специальные рюкзачки, чтобы носить детей. Естественно это и для других стран Европы и Америки. Японцы же не только опередили всех, но и пошли дальше — в магазинах одежды для мам и малышей продаются пальто, куртки и плащи, надеваемые поверх ребенка, сидящего в рюкзаке либо в специальных «вставках-карманах». У такого плаща по два капюшона: один для матери, второй, маленький, — для малыша. А из ворота торчат две головы! Не пугайтесь — это не природная аномалия и не сиамские близнецы, просто мама вышла из дома в дождь и надела плащ один на двоих — на себя и ребенка.

Создается впечатление, что японские мамы со своими малышами просто не расстаются и все свои проблемы решают в их присутствии. Но это отнюдь не новомодные тенденции в воспитании детей, а проявление одной из давних и глубоких культурных традиций Страны восходящего солнца.

Тесное общение

МАЛЕНЬКИЕ дети всегда были вместе с матерью. В прежние времена мамаши просто привязывали младенцев полотном ткани к себе на спину или на грудь, как удобнее, в зависимости от того, чем им приходилось заниматься: работой на рисовом поле, приготовлением питии, уходом за детьми постарше. Детей в семьях было много, и, когда появляется на свет еще один, мать пересаживала предыдущего ребенка (как правило, годовалого) на спину самому старшему, и малыш, таким образом, становился невольным участником развлечений и учебных занятий своей сестры или братика. Они так и в школу ходили, с младенцами за спиной. Через год-другой малыш начинал бегать сам, а старшим доверяли следующего отпрыска.

В современных японских семьях всего один-два ребенка. И тем не менее, многие женщины, выходя замуж, оставляют работу и занимаются семьей и домом.

По мере того как дети подрастают, женщина может вновь выйти на работу, но это будет скорее второстепенным делом, подразумевающим неполную занятость. С детьми школьного возраста у матерей тоже много забот, которые не принято кому-то делегировать. А вечером непременно нужно встречать с работы отца с готовым ужином. Конечно, если семья имеет свой маленький бизнес, например магазинчик или кафе, то там мать работает, как всегда, «с младенцем на руках».

Многих иностранцев удивляет и тот факт, что японские детишки сначала начинают говорить, а уж потом ходить. Но для японцев это совершенно естественно. Мама все время разговаривает с ребенком, объясняет ему, что она делает, шутит с ним, напевает песенки, многократно повторяет слова, которые малышу нужно запомнить в первую очередь, и рано или поздно он начинает их повторять.

Конечно же, младенцы «у мамы на руках» не только знакомятся с миром и учатся говорить. Большую часть времени они просто спят. Кстати, способность спать в вертикальном, и часто неудобном, положении, приобретенная в раннем детстве, сохраняется у японцев в течение всей жизни, и это тоже одна из национальных особенностей. С детства приученные расслабляться в неудобных позах, японцы спокойно дремлют на протяженных токийских перегонах в метро или в автобусах, засыпают на скучных общественных мероприятиях, на концертах, и вид заснувшего человека с широко открытым ртом и даже похрапывающего никого не шокирует и не считается неприличным. Перехватить минутку-другую сна — это так важно в суматошной жизни XXI века!

Не можешь работать, как все, - не работай

Такое явление, как «работающая женщина с ребенком», с трудом вписывается в сознание и мировосприятие японцев. Отдавать кому-то или куда-то своего ребенка, чтобы пойти на работу, значит, перекладывать на чужие плечи свои обязанности. Общественное мнение этого не поощряет.

Даже если «женщина с ребенком» где-то работает, она не может рассчитывать но снисходительное отношение начальства и сослуживцев. Например, в крупных фирмах и корпорациях есть традиция задерживаться на работе сверхурочно. И порой только для того, чтобы всем коллективом попить пивка или посмотреть спортивную передачу. Но непременно «всем коллективом», никто не может уходить, пока не пойдет домой начальник. И если мама спешит к ребенку, она как бы противопоставляет себя всем. Японцы и японки не допускают такой возможности. Не можешь работать, как все, — не работай.

Психологически комфортно «женщина с ребенком» может чувствовать себя именно дома — она выполняет свои обязанности, никого не обременяя. А доходов мужа вполне хватает на нормальную жизнь «как у всех».

Есть и детские сады — «ЕТИЭН», которые принимают детей, как правило, на несколько часов в день. Там организуют занятия по их развитию и эстетическому воспитанию, учат «дружить», быть вежливыми. Мамы часто присутствуют на занятиях, запоминают приемы обучения и затем повторяют их с детьми дома. Вместе участвуют в играх и прогулках. Хотя это, конечно, не обязательно, можно сходить в магазин, что-то сделать по дому.

В ведении Министерства социального развития и здравоохранения есть и специальные детские дошкольные учреждения — «ХОИКУСЁ», которые принимают детей на весь рабочий день. Но их очень мало.

Традиция на традиции

ОДНАКО быть «привязанным» к ребенку все время — это так тяжело, скажут наши российские женщины. Когда же отдыхать?

С Татьяной Киреевой (Фамилия изменена), русской по рождению, мы познакомились в Японии, где она жила со своим мужем-японцем и двумя сыновьями. «Заснул ребенок, и ты ложись, отсыпайся», — говорил мне муж, вспоминает Татьяна, — проснулся, и ты вставай, принимайся за работу».

— Муж сам мне показывал пример воспитания наших детей «по-японски», — говорит Татьяна. — Он ловко привязывал ребенка к себе на спину, мыл посуду, гладил белье и все время разговаривал с малышом, пел ему песни. Мальчик при этом не плакал, вовсю таращил глазки, старался дотянуться до разных предметов. Потом я и сама втянулась: одного ребенка на спину, второго — за руку и не было никаких проблем: и по магазинам, и по делам ходили вместе. Дети на самом деле вовсе не капризничают, когда видят, что мама занимается делом. Ведь если ребенку рассказывают о делах, он становится как бы их соучастником и, наверное, на подсознательном уровне ощущает свою причастность и ответственность.

Маленькие дети и ночью продолжают оставаться с родителями. Еще в университете, изучая японский язык, я встречала на страницах произведений классической литературы Японии какие-то случаи из жизни обычных семей, которые в то время мне были совершенно непонятны и вызывали массу вопросов. Например, мать в страшной тоске, ее младенец умер, она задавила его грудью. «Как это может быть, во время кормления, что ли, его задавила?» — удивлялась я. Все разъяснилось, когда, приехав в Японию, я увидела традиционный японский дом и узнала, что и в древние времена, и сейчас маленькие дети спят вместе с родителями в одной постели.

Здесь нужно сказать еще об одной японской традиции. Японцы спят на татами — тростниковых плетенках, из которых сложен пол в доме. В жарком субтропическом климате Японии так спать прохладнее, сквозь плетенку поступает воздух. В современном доме татами так же пользуются уважением, и, хотя они сейчас дороже деревянного или любого другого пола, как минимум, одна комната оформляется в традиционном японском стиле. Мебельные компании предпринимают колоссальные усилия по рекламе кроватей, но, как представляется, без особого успеха. Поверх пола-татами японцы расстилают футоны, довольно широкие матрасы. Спать просторно и, как говорят, очень полезно для позвоночника.

Младший ребенок всегда спит под одним одеялом с матерью, если он хочет есть ночью — мать сразу же дает ему грудь, если ему холодно — согревает своим телом. Но если в прежние времена ребенку все же грозило переселение под отдельное одеяло с рождением следующего младенца, то сейчас, когда среднестатистическая японская семья имеет не больше одного-двух детей, чадо продолжает спать под маминым одеялом лет до восьми, а то и дольше.

— А как же вы сексом занимаетесь, — не удержавшись, спросила своего знакомого Кусаки-сэнсэя.

— Да, неудобно, — признался он, — все время приходится смотреть — не проснулся ли ребенок.

Ёсиэ-тян, дочке господина Кусаки, к тому времени исполнилось уже 10 лет.

Защитная аура

РЕБЕНОК продолжает ездить у родителей на руках или верхом на спине столько, сколько хочет. Родители всегда готовы предоставить малышу свое амаэ (от яп. амаэру — «окружать заботой, любить»). В современном японском обществе ребенком занимается не только мать. По выходным дням в парках аттракционов, в местах отдыха видно много семейных пар, где дети сидят на руках у отца.

Со стороны кажется, что детей не ругают вообще. Особенность японской речевой культуры — не выражать все словами. Поэтому японцы очень восприимчивы к настроению и ощущают истинное мнение собеседника как бы интуитивно. Воспитывают прежде всего личным примером. Недовольство родителей дети просто чувствуют. Наказывают косыми взглядами, неодобрительным молчанием.

Есть у японцев еще один прием воспитания — «потерянный ребенок», по-японски майго. Когда ребенку все же надоедает сидеть все время привязанным к матери и он начинает проявлять любопытство и самостоятельность, его не останавливают, а... дают ему возможность «потеряться». К счастью, в Японии никто не крадет детей, гораздо более безопасно организован транспорт, люди на улице ведут себя сдержанно, а также, что очень важно, общество идентично, монокультурно.

Все окружающие хорошо знают этот трюк, и майго помогают найтись. Помогают спокойно, без полиции и нервного надрыва, мать при этом где-то неподалеку, и окружающие ее видят. Они помогают ребенку сориентироваться, но при этом дают ему ощутить, как это плохо — оказаться майго, потерять свое амаэ и какое счастье потом все же «найтись». И повторных попыток уйти от мамы ребенок, как правило, не делает.

Детей учат соблюдать общественные нормы поведения — благодарность, извинение, почтение к старшим, невозможность помешать кому-то, вести себя как все. Быть не как все, привлекать к себе внимание — неприлично. Наверное, поэтому дети стесняются плакать при посторонних. В таких случаях, конечно же, ставят в пример других: «Ведь никто не плачет. Как же ты можешь плакать?» Но используют скорее именно положительные примеры, а не отрицательные. В качестве отрицательных примеров могут привести нас с вами, европейцев, сказать ребенку: «Ты что, иностранец? Почему ты так себя ведешь?»

Так вот и растут маленькие японцы, находясь в постоянном эмоциональном и физическом контакте со своими родителями. Крепкие родительские объятия, предоставляемые ребенку по первому его требованию, создают как бы защитную ауру вокруг малыша, и это ощущение придает ему спокойствие и уверенность в себе. Так зачем же плакать?

Юлия Боярчук,
кандидат педагогических наук

Журнал Young Family, январь-февраль 2007 г.



Нашла интересные размышления в ЖЖ по мотивам статьи о Японии. Автор - mirtagroffman.

О совместном сне с детьми.

Во избежание возмущения сразу процитирую один из комментариев к этим размышлениям
Цитата:
но если ты пишешь о совместном сне людям, которые в первый раз вообще сталкиваются с этой темой и не допускают мысли, что это вообще возможно, если написать до 12 - они даже читать не будут, и махнут рукой - что за бред, и т.п.



http://mirtagroffman.livejournal.com/95623.html
Цитата:
Вчера я обдумывала статью про то, как воспитывают детей в Японии.

Там шла речь о совместном сне.

Во всех источниках, которые я читала, говорится о том, что к 3м годам ребенок испытывает потребность в том, чтобы отделиться от родителей, и собрав постель радостно идет спать отдельно.

Почему же в Японии продолжают спать с детьми дальше, и они спят с родителями и до 8-ми лет и, возможно, и до 12...

Я вспомнила, что где то читала о том, что на Руси, дело обстояло примерно так же – с разницей, что дети спали не с родителями, а братьями сестрами, с бабушкой на печи или с другими родственниками.

Никто не отселял ребенка в отдельную кровать и тем более в отдельную комнату.

Почему? Наверное, потому что в Библии написано – двое согреются, а одного кто согреет?

Не должен человек быть один, не должен человек спать один, жить один...потому что кого он тогда сможет согреть, если его не грели и он не умеет этого, не понимает потребности этого, если желание согревать и быть согретым не вошло в его естество.

Может ли что либо войти в человека за 3 года?

Я думаю что нет.

Ведь для того что бы огонь горел, надо что бы постоянно подбрасывали в костер дрова. Тогда тепло будет ровным и стабильным. Костер не угаснет и в то же время не разгорится слишком сильно, сжигая все вокруг.

В нашем обществе, человек все больше не умеет нуждаться в тепле другого человека, и не умеет быть нужным и делиться своим теплом. Сейчас личное пространство стало практически ощутимым.

Потому, когда дело касается сна, того процесса где человек не контролирует себя, где он беззащитен, где он открыт, особенно ярко проявляется эта боязнь близости, неумение быть в ней, неумение получать от этого удовольствие.

В быту это выражается в том, что супруги спят на разных концах кровати, если не в разных постелях, или вообще не в разных комнатах. По тем же причинам ребенка стремятся перевести в отдельную кровать, как можно скорее, а потом и в отдельную комнату. Думаю вообще сама традиция спать в кровати не подразумевает большого количества людей в них. Максимум два. Муж и жена – потому что их связывает обязательство «супружеского долга» - что уж тут поделать. Ребенок отселяется без колебаний рано или поздно, как существо лишнее и не участвующее в интимной жизни супругов, а интимная жизнь определяется только, как секс – ребенку же не место в сексе. Так решило наше общество.

В той же статье про Японию написано, что на вопрос, как же они занимаются сексом, мужчина ответил – да приходится не шуметь, что бы не разбудить дочку. Дочке 10 лет. Видимо в обществе столь сдержанных внешне японцев, какие-то другие понятия об интимности? Или более широкое понимание природы человека и принципа наследственности?
Японцы не спят в кроватях, они спят на полу, на подстилках. Это хорошо не только для позвоночника. Это хорошо тем, что на полу может поместиться несравнимо большее число людей чем в двухместной кровати. Они могут спать рядом, а могут спать в противоположных концах комнаты, тем не менее они все равно будут делить свое пространство – разделять интимность, согревать друг друга. Их будет объединять общее пространство пола.

Сейчас много женщин решает спать со своим ребенком вместе, и многие мужья соглашаются на это. Это хорошо. Но в еще больших случаях мужья против, или сами мамы не понимают зачем брать ребенка в свою постель. Аргументы - приучим, потом не выгоним, разбалуем, как заниматься сексом, я не могу спать, мне мешает, я не могу расслабиться, нам всем не удобно и т.д. Говорят как раз о той или иной степени замкнутости и закрытости людей. О том что мы не хотим быть мягкими и беззащитными, о том, что мы хотим контролировать все. О неумении жить сиюминутно и любить, наслаждаться, чувствовать.

Не хотим меняться.

Не хотим анализировать, признавать ошибки, исправлять и прощать их ни себе ни другим.

Все это в той или иной степени.

Пока совместный сон только дань моде или удобству, он будет доставлять дискомфорт в той или иной степени обоим или кому то одному из пары. Что соотвественно не может не отразиться на ребенке. Потому будет дискомфортным и для него.




http://mirtagroffman.livejournal.com/95861.html
Цитата:
До этой статьи про японское воспитание, я рассказывая о нашем совместном сне, объясняла, что ребенок в 3 года почувствует потребность, осознает себя как отдельную единицу и уйдет спать в свою постель.

Говоря это, я про себя лелеяла идею вернуться на пол.

Спали мы на полу с Никусиных 4х месяцев, когда он стал пытаться ползать и до его 9ти мес., когда он научился слазить и залазить на диван. И я до сих пор тоскую по этой половой жизни.

Потому в новой квартире, я планировала сделать в комнате настил над всем полом, что бы на день туда складывать постель, а на ночь доставать жесткие матрасики и спать на полу с мужем и Никитой. Потом я логично вписывала туда следующих детей, мне нравилось думать и представлять, как все мы будем вместе и не будет нужды отселять куда то кого-то. Ведь это так приятно, так спокойно, когда рядом с тобой сопит теплый ребенок, а лучше два или три или больше, и муж обнимает когда вы засыпаете. Кстати учитывая то что муж мой храпит, то то что он рядом, всегда можно его толкнуть в бок:) Места на полу много, никто никому не мешает, и еще можно много чего разложить нужного – горшок, пеленку, книгу, тарелку с сухофруктами и т.д. Никто с пола не упадет, не надо вставать что бы поправить одеяло или обнять или дать грудь. Можно прыгать, ползать и беситься сколько угодно:) Пол не занимает места – он сам создает место:)

Я мечтала так, но не обдумывала почему я этого хочу – спать со своими детьми и мужем, не только до 3х лет или до следующего ребенка.

Где то в моих размышлениях как раз рубеж совместного сна и протягивался лет до 12...После статьи о японцах, решила проанализировать, почему?

До трех лет я даже не буду объяснять – это и так понятно и объяснено много раз. Почему с 3х до 12?



http://mirtagroffman.livejournal.com/96141.html
Цитата:
Хочу проанализировать потребность ребенка в совместном сне с родителями в возрасте от 3х до 12 лет. Но вполне вероятно что этот вопрос потребует рассмотрения и вообще этапов взросления и развития ребенка.

С рождения до трех лет ребенок проходит путь от полного единения с мамой до ощущения себя отдельным человеком. Совместный сон на протяжении этих трех лет абсолютно необходим, и подтверждение этого можно найти хотя бы в том,что до трех лет продолжается кормление грудью и оно происходит как раз ночью. После трех лет ребенок уже не нуждается в ночных прикладываниях, значит ли это то, что он более не нуждается и в том, что бы спать с родителями?

Статья о японском воспитании и мои собственые желания оставить в своей постели, как можно больше и дольше детей, навели меня на мысль о том, что таки нет, три года это вовсе не тот возраст, когда ребенка надо отделять от себя.

Я бы поделила возрастные этапы таким образом:

1. 0-3
Этап новорожденности- ребенок совершает переход от полного единения с матерью,до некого понимания того, что он отделен от мамы. Но это осознание скорее материального плана, поскольку в психологическом и эмоциональном понимании ребенок еще очень зависим и обобщен с мамой.

Да, он уже осознает, что его ручка - это его ручка, но если мама смеется, то ребенок автоматически копирует и разделяет ее эмоцию, как свою. Впрочем это касается и навыков социальных, физических - ребенок копируя учится быть независимым - значит пока он учится, он еще не разделен с мамой. Таким образом к трем годам ребенок лишь частично обособлен, и по прежнему очень нуждается в многогранном и длительном общении с мамой.

2. 3-6
К 3м годам ребенок достаточно развит физически, и основное его развитие продолжается в интелектуальном и эммоциональном плане. Это развитие вовне. Очень важен на этом этапе богатый окружающий мир, насыщенное общение, и наставник, умеющий все обяснить и имеющий в глазах ребенка авторитет. Но при таком активном развирии, при общении с другими людьми, остается очень мало времени на правильный контакт с мамой.

А потребность в этом у ребенка колосальна. Мама не должна и не может выступать в роли наставника, ведь ее позиция ведущая, но пассивная. А наставник это роль активная. Следовательно потребность ребенка этого возраста не в маме воспитывающей, назидающей, ухаживающей и т.д. Я думаю , что мама должна предложить ребенку эмоциональный и тактильный контакт. И совместный сон, как нельзя лучше для этого подходит. только не надо думать, что чтение на ночь сказки - может заменить 10 часов проведенных вместе, пусть и во сне.

Большая разница в ощущениях, когда мама приготовилась ко сну вместе с тобой, легла, расслабилась, почитала , попела, обсудила проведенный день, и обняв, гладя по спинке, уснула вместе с тобой и когда мама укладывает, выделяет ограниченное время на общение и самое ужастное, что по его истечении она или уходит, оставляя ребенка одного,или, что хуже, продолжает убалтывать его, но при этом злиться или раздражается, так как ей еще надо что то сделать, а ребенок никак не уснет.

В одном случае происходит расслабление психики ребенка. Знание того, что мама никуда не уйдет, уже успокаивает ребенка, ощущение лимитированности, наоборот напрягает и возможно пугает, особенно учитывая то, что в течении дня, ребенок может получать и негативные переживания, которые в одиночестве, будут оказывать огромное давление на ребенка.

Так же того тактильного контакта, который получает ребенок в течении дня, ему мало. Больше того, мать не должна днем навязываться с поцелуями и объятиями, поскольку, ребенок должен быть сам активен в этих проявлениях - то есть приходить в объятия сам. Ребенок же в течении дня настолько занят и активен, что приходит редко и не надолго. Тем не менее его потребность в тактильных и эмоциональных ощущениях близости огромна. Удовлетвориться она может оптимально ночью, когда 10 часов мама обнимает, согревает, как бы окунает ребенка в свою ауру, насыщая его, забирая излишек энергии и заряжая его силами и уверенностью, спокоствием, предоставляя ему тыл - незыблемый и надежный.

Кстати и для мамы это прекрастный вариант оптимизировать свои биоритмы. Не даром поговорка гласит - кто рано встает - тому Бог дает. Ребенку для сна надо 10 часов, а взрослому, если у него нету накопленого недосыпания, ну максимум7-8 часов. Так что у вас есть 2-3 часа чудного утреннего времени для того что бы уедениться, заняться собой или любым делом, по вашей потребности.

3. 6-9.
В этом возростном промежутке ситуация с потребностью в тактильном и эмоциональном общении с мамой усиливается. А способов ее удовлетворитворения на протяжении дня еще меньше. Потому актуальность совместного сна возрастает. При этом, думаю должна быть возможность выбора - например диван или другая комната. Так как вполне возможно желание ребенка уедениться. Ведь он учится самостоятельно регулировать свою жизнь. И возможность совместного сна - при наличае своего спального места -это правильная модель взаимоотношний с родителями, их роль тыла и базиса для ребенка.

4. 9-12.
Думаю что в этом промежутке , как раз и будет формироваться окончательный переход ребенка к полной самоидентификации и самостоятельности. Тоесть, если в период с 6 до 9, ребенок имея свое отдельное интимное пространство скоре предпочтет спать с мамой. То в окончательном периоде детства, он все чаще будет уеденяться и в итоге ребенок перейдет в свой новый жизненный этап - юнность - где ему понадобится повышенная интимность, свое пространство, и ощущение уединения. Ведь юнность это развитие вовнутрь - этап познания себя.

Отдельно хочу сказать о сексе и интимных оношениях между мужем и женой.

Мой отец и мама никогда не скрывали своих интимных отношений, при этом и не выставляли их на показ, не акцинтировали на них внимание. В итоге я в каждом возрасте видела, слышала и ощущала ровно столько сколько мне нужно было.

Проблема этих табуированых процесов надумана. И пока не будет сломлен комплекс стыда в отношении к развитию детской сексуальности, к формированию понятия этой сферы жизни в сознвнии ребенка, до тех пор наши дети выростая будут испытывать проблемы в половых отношениях и в интимном общении. А как следствие и во всей жизни.

Таким образом , я делаю вывод для себя только один - совместный сон до 12 лет, это единственный возможный правильный способ формирования взаимоотношний мамы и ребенка, их общения, достижения психологического комфорта и ведущей пассивной позиции мамы.

Так же это единственный способ для мамы оставаться в близости со своим ребенком и при этом не уродывать его излишком свого внимания и других эмоций.



http://posobie.info/forum/viewtopic.php?t=8036

Ответить