Как отличать алиенов от землян? на примере Чукчей и народов Севера

Загадочное. Интересные теории, факты...
Ответить
koto
Сообщения: 179
Зарегистрирован: 11.12

Как отличать алиенов от землян? на примере Чукчей и народов Севера

Сообщение koto »

    Всё больше появляется информации о внеземном происхождении части человекообразных. Они только внешне похожи на землян, голова, руки, ноги, всё такое-же, как у землян, одинаковое. А внутри они другие. А чем именно другие? В них, в инопланетян, алиенов вложены другие программы, они ведут себя иначе, чем земляне. По этим признакам их можно с большой вероятностью идетрифицировать. Нос , тип лица, фигуры, манеры, это тоже иногда работает, но может быть искуссно скрыто. А вот внутреннее убранство, менталитет, это будет вылазить из алиенов постоянно.

    Как известно (пр. Столешникову), алиены высадились в районе Ближнего Востока и несколько тысяч лет распространяются по миру. В итоге к 2009 году они присутствуют практически в любой точке планеты, но крайне неравномерно. Там где тепло и растут апельсины их конечно подавляющее большинство, а там где дуют ветры , пурга и 8 месяцев в году полярная ночь - там они представлены крайне малочисленно.
    Вся история мировой цивилизации к настоящему времени настолько ими зазеркалена и переврана, что желающему разобраться очень непросто пробираться через частоколы вранья. Эмпирически можно догадаться, что если мы хотим узнать что-нибудь о коренных жителях планеты Земля, то надо присматриваться к народам, уничтоженным алиенами под корень. Например американские индейцы, или народы Севера. Геноцид индейцев , понятное дело, начался после массовой высадки алиенов на американский континент, а до народов Севера они добрались только в 20м веке, по причине холода и отдалённости.

    Ниже довольно пространная статья Салина Ю.С. но вы не пугайтесь её названия и количества букв - будет интересно. Он собрал интересные факты из жизни народов Севера, которые помогут по новому взглянуть на истинно человеческие, земные качества людей, некогда населявших всю нашу планету и увидеть их отличия от алиенских.

    Всё очень перемешалось за много столетий и тысячелетий, в каждом из нас , хочет он того или не хочет есть определённое количество алиенской крови, но пока они не овладели нами полностью, и земляне (с преобладанием земной крови) пока перевешивают количественно, самое время землянам начинать интересоваться отличиями. Нижеследующий текст очень хорошо нам в этом поможет:


НАРОДНАЯ КУЛЬТУРА: МЕЖДУ РЕЛИГИЕЙ И ПРОГРЕССОМ
Два образа народной культуры

Принятие идеи прогресса неизбежно формирует отношение ко всему менее затронутому научно-технической цивилизацией как к более отсталому и примитивному.

Вот какими представляет нецивилизованных людей Фридрих Шиллер: "Многие из этих дикарей еще не были знакомы с самыми необходимыми ремеслами, не знали употребления железа и плуга, и даже огня. Многие еще вели борьбу с дикими зверями за пищу и за жилье, у многих речь еле поднималась от звериных криков к членораздельным звукам. У одних не существовало даже брачных связей, другие не имели никакого представления о собственности, у третьих неразвитый интеллект не мог удержать данные ежедневного опыта. Дикари беспечно бросали ложе, на котором они спали сегодня, потому что им не приходило в голову, что завтра они тоже будут спать. Но войны велись повсюду, и мясо побежденного врага нередко служило наградой победителю... Такими были и мы сами. Восемнадцать столетий назад Цезарь и Тацит нашли нас не в лучшем положении" [102, с. 15-16].

Анни Безант, англичанка, участница индийского движения за свободу и независимость, рассказывает о дикарях, которым белые благотворители раздают вечером одеяла, а они утром обменивают их на другие вещи, потому что не понимают, что после заката солнца снова придет ночь; о дикарях, которые поедают своих жен, а когда высокоразвитые миссионеры пытаются пристыдить их, говоря, что они поступили плохо, возражают: "Уверяю вас, она была очень вкусная" [6, с. 5]. Вот до какого зверства доходят люди, находящиеся в гармонии с природой!

Да и были ли предки культурных людей способными жить среди дикой природы? "Какими жалкими и бессильными, без мыслей и без желаний были они в те времена! Они слонялись по земле, не зная, за что приняться, как построить себе жилище. От дождя и диких зверей прятались они в глубоких пещерах, куда никогда не заглядывало солнце. Они не умели предвидеть приближение зимы с ее морозами или щедрыми плодами осени. И еду не умели готовить те люди, которые не владели огнем". Такими представляла себе первобытных людей греческая античность в мифе Эсхила о Прометее [59, с. 12].

Как же могла эволюция допустить такой просмотр? Мышка и птичка догадываются о приближении зимы, готовят себе запасы в предчувствии холодов, медведь благоустраивает берлогу, лебедь и волк остаются верны до гроба подруге жизни, обезьяна умирает от тоски при потере любимого, а человек дал такого маху! К чему бы вдруг такой провал в развитии? Чтобы, отдохнув от переутомления с появлением перволюдей-недочеловеков, эволюция снова принялась за дело неуклонного совершенствования чувствующей материи, чтобы хоть со второй попытки создать что-то по образу и подобию божию... Иначе у цивилизованного человека концы с концами не сойдутся в объяснении мирового порядка, иначе он никак не сможет считать себя венцом творения.

"Образ "слаборазвитых обществ", созданный в девятнадцатом столетии, явился в значительной степени следствием позитивистской, антирелигиозной и неметафизической позиции, которой придерживались многие, пользовавшиеся уважением исследователи и этнологи, изучавшие "дикарей" с идеологических позиций Конта, Дарвина и Спенсера", - пишет Мирча Элиаде: "В чужой культуре ... исследователь ... обнаруживает лишь то, что он был "готов" обнаружить" [105, с. 7].

Ставит точку на проблеме польский специалист по русской истории Казимир Валишевский: "Фикция существования высокой нравственности на низкой ступени культурного развития историей опровергается" [19, с. 94].

У В.О. Ключевского только в девятом томе полного собрания его сочинений, в дневниковых записях, вовсе не предназначенных для публики, удается выяснить, почему он принимает европейский прогресс как неизбежность, имеющую моральное оправдание.

Вот вы на улице нанимаете пролетку, если у вас есть деньги. Лихач мчится, заставляя испуганно шарахаться в стороны прохожих победнее. Конечно, это не настраивает в пользу цивилизации, это неприятно. Но вдруг кучер резко осаживает лошадей: через дорогу ковыляет малыш! И это сразу примиряет вас с цивилизацией. Это означает, что века просвещения не прошли даром, отложились в психологии людей: "Нет, это не природа, а история. Это не сотворилось, а выработалось, стоило много трудов, ошибок, вдохновенных замыслов и разочарований" [42, с. 300]. По В.О. Ключевскому получается, что нецивилизованные дикари давили бы детей, не колеблясь.



... Что ж, абстрактные дикари только для того и существуют, чтобы оттенять достоинства культурных людей. А как живут конкретные дикари, которых европейские естествоиспытатели изучали, наблюдали беспристрастно, протокольно точно, как любой другой объект исследования, одушевленный или неодушевленный?

Профессор А.Э. Норденшельд, 1878 год, о чукчах: "Детей, здоровых, веселых, нежно любимых жителями, было множество. Доброго слова детям было достаточно, чтобы обеспечить дружественный прием в яранге... Я видел, как отец перед сном целовал и ласкал своих детей" [65, с. 103].

Н.В. Слюнин, 1900 год, о тунгусах: "Дети пользуются большой любовью и заботой..." [85, с. 371].

Н.Ф. Каллиников, 1912 год: "Но особую любовь и нежность проявляют чукчи к детям, особенно к маленьким" [39, с. 85].

Г.У. Свердруп, 1921 год, о чукчах: "Родители не нарадуются на своих детей" [80, с. 285].

Я прерываю цитирование только потому, что оно слишком уж однообразно. И так ясно: насколько злобны и свирепы абстрактные дикари, настолько же добры и заботливы дикари конкретные.

Но они, надо думать, не умеют любить своих детей, наверно, они, как говорил Максим Горький, любят своих детей как курица любит цыплят?

В чем же состоит педагогическое умение? Самая учительная книга, библия, дает следующие наставления: "Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына, а кто любит, тот с детства наказывает его" (Прит. 13:24).

Вот где проявилась непросвещенность туземцев! Не выполняют они мудрый совет царя Соломона, ну и, раз яблочко от яблоньки недалеко падает, вырастают детишки аборигенов такими же нецивилизованными, как и их папы с мамами. (это ирония, кто не понял)

Г. Майдель, 1870 год, о чукчах: "Взрослые обращаются с детьми всегда очень хорошо; они охотно балуют их, так что ребятишки всегда довольны и веселы" [54, с. 519].

К. Нейман, 1871 год: "Чукчи очень любят своих детей и чрезвычайно их балуют" [64, с. 21].

А.Э. Норденшельд, 1878 год: "С детьми чукчи обращались удивительно ласково, и никогда не случалось слышать со стороны старших бранного слова... Дети не злоупотребляют этим мягким обращением. Если им давали что-нибудь, их первой мыслью было поделиться с родителями. В этом отношении они стоят гораздо выше многих европейских детей" [65, с. 236]. Это пересказ сообщения лейтенанта Бове, совершившего во время зимовки поездку в селение Наукай. А вот впечатления самого А.Э. Норденшельда: "Детей не бранят и не наказывают, и все же более благонравных детей я никогда не видел. Поведение их в яранге можно вполне сравнить с поведением хорошо воспитанных европейских детей в гостиной" [65, с. 357].

В.Г. Богораз, 1895: "Детям дают лучшие куски, их ласкают и пестуют все взрослые люди... Детство у чукоч проходит очень счастливо. Детей ни в чем не стесняют и не запугивают" [12. Ч. I, с. 101].

Н.В. Слюнин, 1900 год: "Дети крайне почтительны к родителям, хотя на глазах тех и других никогда не появляется слез при потере любимого существа: тунгус никогда не плачет" [85, с. 371].

Н.Ф. Каллиников, 1912 год, о чукчах: "Ни разу я не замечал, чтобы родители били ребенка" [39, с. 85]. С детьми лет четырнадцати-пятнадцати уже советуются во всех серьезных делах. "Зато и последние платят старикам таким уважением, такой любовью, примеров которой не часто встретишь в культурной жизни" [39, с. 85]. Молодые все трудное берут на себя, лучшее место, лучший кусок отдают старшим.

Г.У. Свердруп, 1921 год: "Родители никогда не бранят детей. Даже удивительно, что дети растут прилежными и послушными, когда родители позволяют им делать все, что только заблагорассудится" [80, с. 285].

Каковы же последствия нарушения мудрой заповеди царя Соломона? "У чукчей оленеводов обращение молодежи со стариками прямо поражает. Работать старику у них не позволено вовсе, будь то богатый или бедный старик. Молодые приводят его оленей, запрягают и выпрягают, счищают снег со старика при его возвращении, уступают ему лучшее место и лучший кусок. Молчат, когда старик говорит, и никогда не возражают, даже если он ворчит или сердится без всякого основания" [80, с. 275].

Уважение друг к другу, терпимость были привычны для кочевника с детства. У них не было заведено кричать, перебивать друг друга. В своих заповедях Виссарион, которого его последователи признают Мессией, советует: "Говорить можно только там, где слушают. Не старайтесь говорить там, где говорят".

Эту заповедь можно посчитать протокольной записью наблюдений о поведении чукчей. Я хочу еще раз воспроизвести текст А.Э. Норденшельда: "Если чукче нужно было что-то сказать, он говорил тихо, точно стеснялся. Его слушали внимательно, не прерывая. Следующий начинал говорить только тогда, когда кончал первый" [65, с. 236].

Ф. Моуэт, 1947 год, эскимосы-ихалмюты: "...дети ихалмютов не знают никаких ограничений, не считая тех, которые они устанавливают для себя сами [61, с. 163]....Этот народ относится к детям тепло и заботливо просто по доброте душевной" [61, с. 162]. Когда писатель выразил удивление, почему родители не применяют к детям телесных наказаний, эскимосы посмотрели на белого человека как на сумасшедшего, - как можно поднять руку на свою кровиночку? Как можно ударить слабого?

Дети пользуются абсолютной свободой поведения. Они могут вставать и ложиться спать когда хотят, они могут есть все, что хотят или не есть ничего. Они могут делать все, что хотят или не делать ничего. К любым их желаниям взрослые относятся не как к капризам, а с полным уважением. У южноамериканских индейцев-арауканов, если даже ребенок заявит, что ему не нравится это стойбище, и потребует переехать на другое место, все племя без возражений и попыток переубеждения неразумного дитяти снимается с места и переселяется туда, куда захотел ребенок.

Во-первых, дети сразу привыкают к ответственности в поведении. Во-вторых, и это гораздо важнее, дикари, сами дети природы, относятся с полным доверием к природе. "Человек рождается совершенным", - этот афоризм Жан-Жака Руссо большинство цивилизованных людей считает неправдой или красивым преувеличением. Для дикаря это истина настолько элементарная, что она не нуждается даже в формулировке. Чего тут спорить-то, на этом надо основывать всю свою жизнь! Зла вообще не существует, и оно само по себе не может возникнуть, если оно не привнесено со стороны. А так как никто из дикарей привнести зла не может, то пусть все так и идет естественным путем. Природу не надо поправлять, ей надо доверять.

Ну и какими вырастают дети в обстановке вседозволенности и своеволия? Распущенными эгоистами и индивидуалистами? Вовсе нет, как выясняется. Вырастают они добрыми, заботливыми, вырастают коллективистами, потому что есть в натуре человеческой инстинкты добра и общительности, а инстинктов зла и конкуренции нет.

Но неужели родители пускают на самотек весь воспитательный процесс? Не ругают, не бранят, не ограничивают ни в чем, и дети растут сами по себе, как трава растет? Это ведь тоже непедагогично!

    Это не работает на нашей почве, в 2009 году, в условиях тотального вторжения в детское подсознание, тут надо чётко понимать разницу в отношениях "ребенок-семья- тундра 1900-е годы" и "ребенок-семья-общество+СМИ 2000-е годы". Просто перенеся методы эскимосов на нашу почву сегодня, получим совершенно другие результаты...


Ребенок и работа.

Система воспитания у кочевников существовала, и была она очень четкой и продуманной. К будущей счастливой жизни на лоне природы, но ведь не в тепличных же условиях, а в обстановке почти что Антарктиды, готовили подрастающее поколение заботливо и твердо.

"Родители до детей очень ласковы, - пишет С.П. Крашенинников, - а с робячества их не нежат, но как холопей держат, по дрова и по воду посылают, а при кочеванье, что и на оленях везти можно, то на себе носить заставляют, дабы с малолетства к трудам пообвыкли" [45, с. 728].

Ученики обычно оказываются способными, науку усваивают с первого-второго раза. Ну, а тех, кто не проявляет достаточного рвения, ждет наказание, очень труднопереносимое для развитого чувства собственного достоинства. Вот, скажем, в четвертой бригаде Корфского оленесовхоза в 1990 году четырнадцатилетнего Рому Тальпитагина по прозвищу Романтик, так и не сумевшего выдержать ночное дежурство, отправили к чумработницам на роль помощника. Позор для пастуха! Имеется в виду вовсе не помощь женщинам. Подвахтенные пастухи всегда рады сделать все, чтобы облегчить хозяйкам табора их нелегкую долю. Признание непригодности к мужской работе - вот что болезненнее всего!

Ребенку, который не хотел или не мог понять сам, что у других людей существуют свои материальные потребности, преподносили суровый урок. Если он при дележе обнаруживал жадность, брал себе большую часть, лучший кусок, ему демонстративно отдавали свое все присутствующие. Толстокожему давали понять его вину изменением тона в обращении к нему, нежеланием делиться с ним сокровенными мыслями, отказом от совместных игр и занятий. В крайнем случае шли в ход шутки с намеками, остроумные, но никогда не унижающие насмешки. Самым страшным наказанием был бойкот. И никогда не применялся принцип "око за око, зуб за зуб", - если сегодня урвал лучшее ты, то завтра лучшее урвут у тебя.

Ребенок, здоровье, закаливание и природа .

Закаляли детей, приучали их к холоду с самого первого дня жизни. Маленькое нежное тельце новорожденного выставляли на мороз прямо на улицу. Интересно, что о той же процедуре закаливания сообщает тибетский лама Лобсанг Рампа. Грудного младенца там было принято погружать по горло в ванну ледяной воды под ближайшим водопадом.

И в дальнейшем дети росли, не изолированные от самых экстремальных природных условий. Так как в спальном помещении, в меховом пологе, было очень мало места, ребятишки постоянно носились и играли между ярангами. Вплоть до самой зимы они бегали босиком по обледенелой земле, а когда все вокруг укрывал снег, они развлекались на улице чаще всего обнаженные до пояса и с непокрытой головой.

Наш земляк-дальневосточник В.К. Арсеньев выступал против привнесения в быт нанайцев норм чуждой для них русской культуры, в частности против строительства для них теплых русских изб с печью. Это лишит детей нанайцев закаленности, необходимой им для жизни в условиях суровой природы, - беспокоился В.К. Арсеньев [3, с. 326; см. также: 52].

Готовили юное поколение ко всем трудностям взрослой жизни по очень стройной, всеохватывающей системе. Вот как выглядела эта система у ачайваямских чукчей в изложении В.В. Лебедева и Ю.Б. Симченко [50]. Сначала мальчика приучали ходить по снежной целине, не замечая неудобств и тяжести плетеных ракеток-снегоступов. Потом к ним привязывали тяжелые камни и заставляли бегать, бегать и бегать до изнеможения, пока мальчишка не приобретал легкости и непринужденности движений.

Кстати говоря, даже обувь, сшитая специально для бега, называлась, если перевести с чукотского, "изнурить себя". Следующим этапом было ежедневное задание добежать до дерева, расположенного в десятке километров от стойбища, допрыгнуть до веток и вернуться домой с одним отростком. Ветви располагались высоко, и юноша, вполне изнуривший себя в беге, прыгал, прыгал и прыгал... Воспитатели знали, чего добивались - другого тополя в окрестностях не было, до какой высоты шел снизу голый ствол, было известно всем. Если подросток пытался схитрить и принести ветку, заготовленную заранее, его уличали в обмане, - трудно ли пастуху установить, сегодня или вчера сломан прутик? - стыдили и отправляли на дистанцию снова. По достижении хорошей формы велели бегать уже с копьем в руках.

Хороший бегун должен был не отставать от быстроногих оленей. Его привязывали на аркане позади нарты, и - горе неудачнику, если он споткнется или снизит скорость! В обратный путь его пускали впереди упряжки, правда, с некоторой форой во времени, и он должен был вернуться домой раньше оленей.

Столь же изматывающими были упражнения с копьем. Ученика заставляли бегать вокруг сопки, раскачивая за древко тяжелое копье, так чтобы наконечник оказывался выше головы на одном шаге, и ниже пояса на следующем. В конце концов жесткий шест от резких мощных рывков начинал болтаться, как сырая оленья шкура. Таким образом вырабатывали силу рубящего удара.

Для отработки точности существовали другие упражнения. Старик привязывал на ремешок деревянную чурочку и раскачивал ее перед учеником, заставляя его попадать в эту подвижную мишень. Затем мальчику давали следующее задание: он должен был бежать с копьем, подбрасывая наконечником толстую палку, не давая ей упасть на землю. Подросток делал резкие остановки, повороты, бросался назад, а палка висела над копьем как привязанная.

Копье, брошенное вперед, надо было догнать и поймать на бегу. Занятия по фехтованию продолжались долгими вечерами, день за днем.

Достаточно было привить спортивное самолюбие, и любое совместное занятие, общая игра превращались в азартные состязания. Каждый стремился доказать, что он сильнее, быстрее, выносливее соперников, и день за днем подростки крепли и совершенствовались, приобретая навыки взрослых пастухов и охотников.

Пятилетний Сережка Ятгигин, с которым я познакомился на стойбище у бухты Сомнения, уже пытался сам правильно собирать чаут в кольца, примерялся, как надо делать замахи этим чукотским лассо.

Когда мальчишки постарше собирались поиграть вместе, самые неожиданные проказы приходили им в голову.

- Бывало, раздразним самую злую собаку, - рассказывал Аркадий Нинани, - и вот когда она бросится на нас, в воздух взлетает аркан. Так картинно выходило, она в прыжке, а ты захлестнешь ее петлей, и рычащая зверюга кубарем валится наземь. И бегом тащишь ее по дороге, не давая подняться и опомниться! А то сразу несколькими арканами, да в разные стороны тянем.

Любимым же развлечением была игра, кто быстрее накинет чаут на оленьи рога, укрепленные на шесте. И если самый быстрый и меткий захватывал рога и сломя голову мчался с ними, стремясь оторваться от противника, дозволялось набрасывать на них на бегу свои лассо, перетягивать их в свою сторону. Игра усложнялась по мере совершенствования техники броска, - рога, привязанные на веревке, один участник начинал быстро вращать вокруг себя, и чтобы попасть в эту движущуюся мишень, требовалось очень изощренное искусство, но ведь в табуне, когда нужный тебе олень не просто бежит, но рядом с ним еще мчатся и другие, обгоняя его то и дело или отставая от него, будет еще труднее!

Результатов воспитатели добивались очень быстро. В восемь лет мальчик был уже почти готовым каюром, охотником, пастухом. В десять-двенадцать он зачастую пас табун в одиночку, без помощи взрослых.

Отцовство и материнство

Воспитание облегчалось тем, что в педагогическом процессе принимали участие все старшие. Понятия "чужие дети" для чукчи практически не существовало.

В.В. Солярский, по поручению Приамурского генерал-губернатора составлявший в последний предреволюционный год обзор социальной обстановки у "инородцев", так характеризует их отношение к подрастающему поколению: "Дети у инородцев, и особенно у коряков, чукчей и эскимосов, пользуются большим вниманием и любовью, и в частности, у чукчей с таким же вниманием и нежностью воспитываются в ярангах дедов и внебрачные дети их дочерей. Все это вместе ставит инородческих детей в особо благоприятные условия на случай сиротства, в смысле обеспечения их личности и имущественных интересов" [87, с. 49].

У чукчей и орочей существовал обычай принимать в свои семьи детей бедных родителей. У эскимосов бесплодной равнины Баррен-Граундс на севере Канады охотника-неудачника снабжали мясом более добычливые соседи, не позволяя голодать его жене и детям. У енисейских долган бедному помогали сообща. Если этого оказывалось недостаточным, помощь предоставлялась вторично, но в меньшем размере. Если и после третьего раза ничего не менялось, то детей отбирали и отдавали в более зажиточные семьи. Когда они вырастали, они были обязаны заботиться о своих непутевых родителях.

Первый советский милиционер на Чукотке Иван Печенкин узнал однажды о рождении внебрачного ребенка и, движимый самыми благородными побуждениями, решил разыскать этого сукина сына папашу, безответственного проезжего молодца. Найди, Печенкин, попросили и чукчи, мы ему будем каждый год самых лучших пыжиков высылать. Какого хорошего мальчика нам оставил! У чукчи не укладывалось в голове, как это возможно, чтобы ребенок был обделен заботой и вниманием со стороны любого старшего [81].

Короче говоря, система общественного призрения была у "инородцев" четкой, эффективной безо всякого вмешательства властей.

Интересно, чем бы аргументировал преимущества западной цивилизации В.О. Ключевский, если бы узнал истинное отношение дикарей к своим и чужим детям?

Не только отношения к детям были у нецивилизованных дикарей иными, чем у белых людей. Такими же необычными были и межличностные отношения в социуме.

Нравственность, межличностные отношения

"Между оленными людьми, - утверждает А.В. Олсуфьев, адъютант командующего войсками Приамурского военного округа, направленный в 1895 году генерал-губернатором С.М. Духовским в Анадырскую округу, - преступлений вовсе не бывает, что является следствием их патриархального быта в тесном кругу семьи" [66, с. 108].

Но, может, это все же преувеличение? Что ж, возможно, но в таком случае преступления "должны быть довольно редки, так как они не производят глубокого впечатления, и главное, не колеблют общую народную жизнь" [55, с. 31]. А вот и статистика, правда, немного не по тому месту, но с такими же "дикарями" - алеутами. Отец Иннокентий, в миру Иван Евсеевич Вениаминов, долгое время служил миссионером в округе Уналашка во владениях Российско-Американской компании; он сообщает цифры: за сорок лет среди населения в шестьдесят тысяч душ зафиксировано только одно убийство [48, с. 72].

Среди остяков и самоедов, пишет академик А.Ф. Миддендорф, за целое столетие было совершено только одно убийство во всей тундре [47].

Тот же Иннокентий, после миссионерской деятельности на Алеутах поставленный на должность епископа Алеутского и Камчатского (в конце своей духовной карьеры он стал митрополитом Московским), констатирует беспристрастно: "Во всей Камчатской епархии, можно сказать, совсем нет ни воровства, ни убийства" [58, с. 277]. Почти теми же словами пишут и Л.Г. Морган о свирепых ирокезах [60], и даже Н.Н. Миклухо-Маклай о людоедах-папуасах [44].

Да и откуда было взяться преступным наклонностям, если добро окружало "дикарей" с самого рождения? Их дети никогда не дерутся между собой - это А.Ф. Миддендорф о вогулах и самоедах. Даже не ругаются - усиливает тот же тезис отец Иннокентий. В алеутском языке даже необходимых для этого выражений не предусмотрено. "А твоя мать не умеет шить", - самое грубое ругательство, доступное маленькому алеуту [47].


Уход из жизни

...Культура Европы является сейчас единственной на Земле, утверждал в 1918 году Освальд Шпенглер [103, с. 34]. И во избежание непонимания уточнял, - именно культура Западной Европы. Нельзя быть культурным не по-европейски, ибо если не по-европейски, значит - некультурным.

Познакомившись с нравами инородцев, руководитель Первой Камчатской экспедиции Витус Иоаннесен Беринг, потомок скандинавских викингов, капитан-командор Русского флота, составил докладную записку на имя императрицы Екатерины I. Он излагал новые принципы управления далеким краем, настаивал на посылке миссионеров для христианизации местного населения, и особенно беспокоился "об уничтожении обычая у камчадалов убивать трудно-больных" [85, с. 11].

Но ведь этот обычай, вырванный из контекста всего уклада жизни аборигенов, из народной культуры, непонятной белому человеку, не был убийством! Это самоубийство руками другого человека. В общем, способ довольно распространенный. Харакири японских самураев тоже неосуществимо без помощи близкого друга: сначала аристократ сам вспарывает себе живот, а затем его доверенное лицо в этой церемонии оказывает ему последнюю услугу - отрубает голову.

Загробный мир, царство мертвых, ад, рай, чистилище - каждый народ представлял тот свет, располагая представлениями, полученными на этом свете. Если у воинственного племени здесь все было не так, как у покорного, то и там должно было быть по-другому. Морские разбойники норманны представляли свой рай - Валгаллу - как небесный замок бога войны Одина, могучего шамана и мудреца, куда попадают только павшие в бою воины и где они продолжают ту же героическую жизнь. Ничего не боялся храбрый викинг больше, чем естественной смерти, постыдной и бессильной кончины. Не увидеть рая, лишиться счастья вечной борьбы, сражений и побед - вот что означало для него медленное, покорное умирание.

Чукчи были самым воинственным племенем Российской империи. Частые поединки со страшными зверями, вечный вызов стихиям, привычка смотреть прямо в глаза любым опасностям закалили чукотского воина, сделали его несгибаемым и непобедимым. Два века с копьями и луками в руках противостояли они пушкам, ружьям и армейской выучке. И выстояли. Так мог ли чукча смириться с медленным ожиданием неизбежной смерти? Нет, нет и нет; и когда мужчина чувствовал неотвратимость конца, когда злой дух Келе начинал пожирать его печень и легкие, он бросал свой последний вызов всем силам вселенной. Победить страх перед неведомым, пересилить, превозмочь, не дать злым духам одержать победу! Воин не имеет права остаться в памяти потомков жалким и немощным. Всю жизнь он показывал своим примером, как надо жить. Пришел черед показать молодым, как надо умирать.

Человек, принявший окончательное решение, объявляет о нем своим близким и родным, выбирает себе "провожатого" или "помощника в смерти". Торжественный акт обставляется церемониями, не менее впечатляющими, чем при совершении харакири у японских аристократов. Горе воину, у которого нет сына. Только удар, нанесенный рукой самого близкого человека, не причиняет боли, и очень тяжело принимать смерть от руки чужого.

Иногда родственники, у которых не хватает силы духа, начинают уговаривать старика повременить немного - может, злой дух сам уйдет с миром? Но, как правило, эти уговоры не дают результата, потому что последнему выбору предшествовали долгие сомнения, колебания и внутренняя борьба. Воин объявляет лишь о самом обоснованном, выстраданном решении.

Затевается деятельная подготовка к празднику победы над болезнью и немощью. Съезжаются гости, начинаются пиры, на которых собравшийся в самый дальний путь вкушает свои последние радости на этой земле. Устраиваются соревнования, и победитель получает приз из рук обреченного.

И вот наступает тот самый момент. "Готов ли ты, мой помощник?" - спрашивает чукча. "Готов!" - звучит твердый ответ сквозь сдавленные рыдания. Воин садится на родную землю, устремляет взор на небо, на тот новый мир, где ему предстоит жить отныне. Он берет в руки наконечник копья, приставляет его к груди... Скупой знак одним движением глаз, резкий и короткий, привычный для сына толчок древка, и - победа! Злые духи, болезни, порча, слабость не получат свою жертву.

А.В. Олсуфьев напоминает о другом чукотском обряде той же эпохи: "Концы ремня продевают сквозь отверстия в боках закрытого полога, внутри которого сидит обрекший себя на смерть. Он сам надевает петлю на шею и отдает приказание затянуть ее. На концах ремня становятся ближайшие его родственники" [66, с. 114].

Очень трогательно выглядит обряд проводов чукчи на тот свет в описании начальника Чукотского уезда штабс-капитана Н.Ф. Каллиникова. В то время как сыновья тянули за концы аркана, голову самого близкого человека нежно держала на коленях любимая жена [39, с. 87].

Уж, наверно, от старой немощной женщины пользы не больше, но никто не писал об убийствах старух. Нет, речь идет всегда только о мужчинах, переставших быть воинами, защитниками, властелинами тундры. Ни один из этих кочевников не умирает естественной смертью, утверждает капитан А.А. Ресин [77, с. 174].

Как же реагировало правительство на призывы доброхотов покончить с диким обычаем убивать стариков? Когда информация поступала о самих фактах "убийства", причины которого истолковывались превратно, еще возникали намерения внести в жизнь туземцев цивилизованные, гуманные правила. Но вскоре с философией северян глубоко познакомились и прониклись к ней уважением настоящие русские люди, понимавшие, что у каждого народа существуют свои обычаи и нормы. Они разъяснили властям истинный смысл этого "убийства". Правительство оказалось на высоте. Оно не стало вмешиваться во внутренние дела туземцев.

Статья 1254 Свода законов Российской империи подтвердила это невмешательство: "Они управляются и судятся по собственным законам и обычаям, и русскому закону подлежат только при убийстве или грабеже, совершенных на русской территории" [37, с. 429]. Обратите внимание, - земля чукчей не состояла под русской юрисдикцией! И далее последовало уточнение: "Чукча, не подлежащий никакому наказанию за умышленное убийство своего отца в границах чукотских кочевий, в случае совершения такого преступления вне границ обитаемых чукчами земель, подвергается, по ст. 1449 Уложения о наказаниях, ссылке в каторжную работу без срока" [87, с. 10]. Вот вам и тупая российская бюрократия!

И все же нелепые басни об "убийствах стариков" не переставали циркулировать во всей мировой прессе и беллетристике. Очень уж заманчивым было продемонстрировать в очередной раз преимущество цивилизации над первобытной дикостью.

...В августе 1989 года познакомился я с Иваном Семеновичем Коммо, старейшим (1903 года рождения) жителем села Хаилино, бессменным бригадиром на протяжении десятилетий, воспитателем многих выдающихся пастухов, первым в совхозе кавалером ордена Ленина. Коммо привлекал к себе внимание многих журналистов и писателей. Побывать в Хаилине и обойти эту колоритную фигуру было невозможно. И вот у одного из писателей, З. Балаяна, читаем о таком событии. Когда у Ивана Семеновича отказали ноги, он решил уйти в тундру, чтобы "жить одному". За этой формулой - единственная спичка, отсутствие всяких припасов. Расшифровать нетрудно: не жить, а умирать среди снегов ушел Коммо. Правда, потом, после схватки с волками, из которой он вышел победителем, силы вернулись к нему, и он почти с того света возвращается к людям.

Куска хлеба не хватило самому уважаемому человеку? Решил он не обременять больше самим собой своих близких? Да не был тяжким бременем старый пастух! Жил он на рыбалке, добывал кету и горбушу, занимался ремонтом старых нарт и изготовлением новых, а сколько пользы он приносил словом, советом, добрым вниманием! И все же главное не в этом. Развитое чувство собственного достоинства не позволило бы ему оскорбить всех родных. Ну, мог ли он обречь своего сына Павла Нинани, внуков Аркадия и Виталия на муки душевные: наверно, невнимательны были мы к отцу и деду, если он мог подумать, что нас тяготит забота о нем. Забота о тех, кого любишь, - не обуза, а радость. Не мог Иван Семенович лишить этой радости любящих людей.

Разгадка, я уверен, в другом. Гордость не позволила властелину тундры примириться со своей слабостью. Уйти непревзойденным, остаться в памяти потомков былинным богатырем, о котором будут рассказывать легенды: видите - камень, его принес на тундру с берега моря сам Коммо, а здесь он с одним копьем одолел кайнына. Главное, чтобы не распалась связь времен. Народный эпос надо поддерживать, даже ценой собственной жизни.

В отличие от профессиональных разбойников норманнов, кочевникам-оленеводам недостаточно было одних подвигов, чтобы обеспечить себе райскую жизнь. Злые, нечестные, изменявшие женам (в буквальном переводе с корякского "те, которые приводили женщин и девушек в слезы" [85, с. 390], будут подвергнуты разным мучениям у входа в рай, их будут кусать собаки и бодать олени.

Жил в поселке Средние Пахачи на севере Камчатки чукча Каучан. Красиво жил. Не дал ему бог здоровья и силы, но ни в чем не отказывал себе горбатый Каучан. Рыбачил, охотился, лихо гонял по тундре на собственной упряжке. И когда требовалось тащить бревно, первым подставлял свое кривое плечо под комель.

Кончилось все так, как оно и должно было кончиться. Он надорвался. Знал о том, что его ожидает? Знал. Сознательно шел к неизбежности? Сознательно. Сам себя довел до смерти, сам себя убил. Совершил самоубийство. Можно так сказать? А почему бы и нет?

Он прожил всего тридцать восемь лет. Но Каучан остался в памяти, его любили. А те, кого любят, всегда возвращаются. И Каучан придет снова в тундру, такой же жадный до жизни, красивый душой, но уже высокий и стройный, и в следующем своем явлении миру он осуществит все свои замыслы, воплотит все свои мечты.

Что такое смерть? Она ниспослана свыше во избавление от старости, от болезней и невыносимых мучений. Разве человек рожден не для счастья? И если нет никакой надежды днесь, и присно, и вовеки даже на малую толику радостей, стоит ли влачить бессмысленное существование? "По их мнению, - пишет С.П. Крашенинников о камчатских жителях, - лучше умереть, нежели не жить, как им угодно" [46, с. 303]

Зачем жить?

С Иваном Семеновичем Коммо я разговаривал спустя много лет после того, как он принял решение уйти в белое безмолвие. Открыто и простодушно улыбался он в ответ на мою настырность.

Что делает он на рыбалке? - Как что, юколу готовит. - А зачем юкола? - Для собачек... - Ну, а зачем ему, на пороге десятого десятка, собачки? - Зима придет, ездить будет. - А куда ездить, зачем ездить? - О-о, тундра большая, разве места не хватает? Просто так, снаряжает старый пастух нарту, запрягает лохматых ездовых и вихрем мчит к самому горизонту. Жить значит преодолевать - перевалы, переправы, пространство, собственную немощь, жить значит радоваться - костру и теплу, морозу и солнцу, а еще это значит радовать дорогих тебе людей:
- Амто! Коммо приехал!

И разве не интересно - познавать, наблюдать, делать открытия? Ведь на всем его длинном-длинном пути не было и двух дней, похожих один на другой...

Отношение к старикам

Поразительный пример приводит барон Гергард Майдель, в качестве колымского исправника совершивший в 1868-1870 годах объезд подведомственной территории между Великим и Ледовитым океанами. В устье Анадыря на его лагерь пришла группа молодых парней. Сильные, жизнерадостные чукчи несли на плечах высохшего старика. Очень уж хотелось тому хоть раз в жизни увидеть белых людей, а сам ходить он был уже давно не в состоянии. Любознательного патриарха молодежь несла по очереди - дело было летом, собачий и олений транспорт бездействовал. Когда один юноша уставал, его заменял другой, и так проделали они вместе путешествие, затянувшееся на несколько дней. "И все, - отмечает Г. Майдель, - находились в самом лучшем расположении духа" [54, с. 520]. Нет, никогда не может быть растрачен жизненный запас!

Сущность этики

Знатный чукча Амвраоргин в первой половине XIX века снискал большое уважение у всех своих близких и дальних за необыкновенное искусство фехтовать копьем. Высокий, стройный, сильный, он обладал выдающимися умственными и нравственными достоинствами. В шестидесятых годах, когда с ним повстречался Г. Майдель, это был уже почтенный старец. Амвраоргина знали все, к его слову прислушивались, с его мнением считались. Покровительство Амвраоргина охраняло царского наместника Г. Майделя и его сопровождающих на тысячекилометровом пути по неведомым землям воинственных дикарей.

Не только сознание своей значимости, нужности людям согревало сердце благородного патриция Чукотки. Не отказывал он себе и в физических радостях. Пусть во владении оружием, в борьбе и беге не мог он уже соревноваться с молодыми, но в гонках на оленьих упряжках опытнейший каюр не соглашался уступать никому. Долгими месяцами готовил он, обучал, тренировал могучих быков. Да и было из чего выбирать владельцу сорокатысячных табунов!

Гонку при закрытии Анюйской ярмарки 1869 года выиграл Амвраоргин. Дистанцию в пятнадцать верст он преодолел за двадцать минут. Рискнув спрямить путь по угловатым глыбам и обломкам, едва прикрытым снегом, он чуть не опрокинулся в бешеной скачке, получил синяк под глазом от камней, летевших из-под копыт, весь был облеплен обледеневшим снегом. На финишном шесте победителя ожидал приз, поставленный самим колымским исправником, - кожаная сума с десятью фунтами лучшего черкасского табака.

Да, были люди среди просвещенных европейцев, понимавшие сущность этики первобытных племен. Но понимание приходило не сразу. Начиналось всегда с попыток растолковать некультурным, недоразвитым туземцам, что образ жизни цивилизованного человека - эталон для дикаря.

Трудно пришлось молодому П.А. Кропоткину, путешествовавшему по Сибири и еще веровавшему в преимущества белой цивилизации, когда он пытался просвещать дикарей, но не мог объяснить им, почему в столь развитом европейском мире люди умирают с голоду, в то время как рядом с ними многие живут в сытости и довольстве. "В каменных домах и сердца становятся каменными", - говорили по тому же поводу русские крестьяне.

Безрезультатность всех его попыток привела будущего теоретика анархии к осознанию необходимости разобраться в самом себе, в своей душе и в своей привычной, некритически воспринимаемой до того жизни. И он понял туземцев и их общество, понял себя и свое общество, и пришел к выводу о более высоком нравственном уровне дикарей. Не учить их, а у них учиться следует князьям, профессорам, ученым и культурным людям [47, с. 110].

И святой Иннокентий тоже прошел через трудные сомнения: "Чем улучшится нравственное состояние дикаря, когда он например узнает, что не солнце вертится вокруг земли, а в то же время не поймет ни цели существования мира, ни цели своего существования? Счастлив ли будет дикарь в быту своем, когда он из звериной шкуры переоденется в сукно и шелк, а в то же время переймет с ними все злоупотребления производителей и потребителей?" [20, с. 315].

Вся философия западной цивилизации построена на том, что если нет материального интереса, то нет и стимула развития, и никакого прогресса вообще не может быть. И цивилизация, сотни лет развивавшаяся под знаменем выгоды, добилась огромных успехов. Просвещенное общество стремилось к богатству, оно его и получило. Вместе с его неотъемлемым приложением - глобальным кризисом.

"Цивилизация столь же агрессивна, сколь и прогрессивна - это позитивное состояние общества, атакующего любое препятствие, подавляющего все более слабое, выискивающего и заполняющего всякую щель как в мире морали, так и в физическом мире, - такой видит западную систему ценностей Л.Г. Морган, - в то же время жизнь индейцев беззащитна, находится в негативном состоянии, лишена жизнеспособности и способности к сопротивлению" [60, с. 236]. Я не понимаю, что же позитивного и прогрессивного увидел Л.Г. Морган в подмеченных им же признаках белой цивилизации и что негативного - в индейских обычаях.

Нравственные качества

Европейцам вовсе не приходилось выискивать никаких щелей - перед ними распахивались настежь любые двери. Открытость и доверчивость "низшей расы", щепетильность и честность ее представителей, их доброта и предупредительность были просто поразительны.

Когда за роскошную шкуру лисы-сиводушки судовой врач военного транспорта "Якут" Н.В. Слюнин передал чукче четыре плитки чаю, то вскорости две плитки ему принесли обратно на борт судна с объяснениями, что русский, наверное, ошибся [84].

Ламуты, не боящиеся с одним ножом в руках идти на медведя, "беззащитны и лишены способности к сопротивлению" не менее, чем свирепые ирокезы. Однажды в конце ХIХ века в Среднеколымск приехал на едва живых оленях туземец. Несколько недель продирался он сквозь тайгу, преодолевал хребты и форсировал реки, чтобы отдать долг. Тридцать пять лет тому назад с купцом не успел расплатиться его дед. Почти все стойбище вымерло от оспы, всего три человека остались в живых. Спасаясь от заразы, они забрались в немыслимую даже для тунгусских племен глушь, но и там, на грани жизни и смерти, не забыли о долге, сделанном два поколения тому назад [34].

И кто бы ни умер, должник или заимодавец, верность договору не имеет срока. На побережье Северного Ледовитого океана сжигали старуху. Примчался на загнанной упряжке чукча и молча бросил в погребальный костер целую папушу черкасского табаку. Чтобы хоть там, на небесах, человек получил то, чем не успел он воспользоваться на земле [34].

"Уговор дороже денег", - есть такая пословица у русских. У алеута уговор дороже жизни. Отец Иннокентий Вениаминов рассказывает: абориген острова Уналашка обещал купцу перевезти на своей лодке его груз, когда тот потребует. Купец назначил срок, но море было очень неспокойное, и островитянин, знакомый с водной стихией не хуже седого моржа, заявил, что выходить в такую погоду означает верную смерть. Русский не поверил, заподозрил уклонение от договора, принялся настаивать. Алеут не счел возможным отказаться, вышел в море и погиб [20].

Широко известным на колымском Севере стал случай, когда местному священнику за связку сушек стоимостью в несколько копеек, съеденную детьми, юкагир Шалугин ежегодно в течение полутора десятков лет выплачивал долг шкурками белок и лисиц, перевозил его грузы и отрабатывал другие повинности, какие только могли прийти в голову представителю высшей стадии цивилизации [17, с. 33].

Но все эти примеры меркнут перед американскими эталонами товарообмена. Остров Манхэттен был куплен у индейцев в начале ХVII века за кучку рыболовных крючков и стеклянных бус стоимостью в 60 гульденов [32, с. 30]. И причиной была, конечно, не коммерческая безграмотность аборигенов, не знавших стоимости плодородных земель или считавших безделушки таким уж несметным богатством. Даже если бы оно было и так, долгом порядочного человека было бы расторгнуть столь грабительскую сделку. Но в том, видимо, и состояла сила западной цивилизации, что цель оправдывала в ее глазах любые средства. А слабость туземцев была равна силе их белых партнеров. У алеутов, например, постыдным считалось торговаться с покупателем и самому назначать цену за свой товар.


Экспансия Чукчей и вымирание других Северных народов

...История будто специально поставила эксперимент на северных народах. Бок о бок, в одних и тех же суровых условиях жили тунгусы, чукчи, юкагиры и чуванцы.

Огромную территорию от Лены до Тихого океана занимали когда-то юкагиры. Дым от костров их стойбищ, по преданию, затмевал солнце, и даже ворон стал черным после того как пролетел сквозь этот дым. Но вот юкагиры соприкоснулись с цивилизацией. И уже в 1789 году И. Биллингс констатировал: "Юкагирский народ чувствительно переводится, и в короткое время поколение сие пропадет совершенно" [11, с. 21]. Нет нынче "земли юкагиров". Приполярная перепись 1926 года учла лишь 443 человека, считавших себя принадлежащими к этому народу [90].

Прямо противоположную эволюцию проделали чукчи. Владения их резко расширились с первой половины ХVII века до начала ХХ века. Ни одна перепись не зафиксировала падения их численности.

В чем причина различий в судьбе чукотского и юкагирского народа? Юкагиры "принялись подражать во всем россиянам, (и вымерли) живущим около их страны, - пишет И. Биллингс, - выключая только то, что женский пол не позволяет волосу расти нигде на теле" [11, с. 21]. О самобытных чертах культуры юкагиров сейчас трудно говорить, меланхолически констатирует в 1958 году "Этнография народов СССР" [90, с. 523]. Параллельно с утерей народных традиций, обрядов и навыков происходило постепенное забвение языка.

Чукчи не подражали никому, они оставались самими собой. Начиная с первых десятилетий ХVIII века, кочевые орды распространялись, как газ, который расширяется, пока не встретит сопротивления стенок сосуда. Ранее они занимали небольшую территорию на Чукотском полуострове и левобережье Анадыря, со временем их табуны и стойбища докатились по Анюям до Колымы, переправились через реку и заняли Большую Западную тундру. Далее горизонты им закрыли якуты. Перейдя на юг от Анадыря, чукчи принялись теснить коряков и эвенов, дошли до бассейнов Апуки, Пахачи и Вывенки, а на охотоморском побережье были остановлены под Гижигой. Но места на одном континенте им не хватало; на своих кожаных байдарах переправлялись они через Берингов пролив и возвращались назад с добычей и пленными.

В составе России чукчи сохранили не только свободу, но и культуру, язык, и даже распространили свое влияние на окружающее население. Племена, которые не обрусели, отмечает начальник уезда, те "очукотились" [39]. Образ жизни хозяев здешней земли перенимали даже русские. У В.Г. Богораза есть рассказ "Олька-оленщик" об одном таком "перерожденце", мещанине Алексее Казанове.

Чукотский язык, по мнению Н.Ф. Каллиникова, играл роль языка межнационального общения, примерно как французский в Европе. И уж, конечно, не терял он позиций в своей стихии.


Чуванцы оказались столь же подвержены влиянию западной цивилизации, как и юкагиры. Они растворяются среди окружающих народов, ассимилируются, теряют язык и культуру, констатировали исследователи в XIX веке. "Это племя ныне почти не существует, оно частью совершенно обрусело, частью вымерло", - такое печальное заключение можно прочитать в статистическом отчете о племенном составе населения Сибири, составленном С.К. Паткановым в 1912 году [68, с. 110].

Покорность судьбе, воздержание от брака, потеря энергии, активности, сопротивляемости распространялись среди самых "цивилизованных" туземцев. Жизненный тонус народа понижался. Многое из того, что раньше обеспечивало их существование, стало для них недоступным, непосильным. Чукчи охотились на диких оленей, которые были им не так уж и нужны, а юкагиры, регулярно голодавшие, - нет. Защитные реакции организма исчезали.

Но ведь это и есть самый настоящий иммунодефицит, угрожающий ныне здоровью всей планеты. Причем синдром иммунодефицита для чуванцев и юкагиров оказался приобретенным в качестве приложения к "европейским" потребностям.

Совместить несовместимое, привить аборигенам навыки европейской культуры пытались на той стороне Берингова пролива.

"В 1890 г. д-р Джаксон обратил внимание на вымирание аляскинских туземцев на почве голода, ввиду хищнического истребления американцами моржей, и поднял вопрос о ввозе чукотских оленей для раздачи их эскимосам. Американское правительство вначале отказалось ассигновать нужные средства. На помощь пришла частная жертвенность, и в 1891 г. на собранные подпиской 2 145 долларов было куплено и благополучно доставлено морем 16 гол. оленей. В следующем году конгрессом вопрос о ввозе оленей разрешился удовлетворительно, и начался интенсивный ввоз оленей не только с Чукотского и Охотского побережья, но и из Норвежской Лапландии" [69, с. 5].

Началась и переквалификация морских зверобоев в оленеводов. Поначалу за табунами ходили чукчи, а у них, как подпаски, учились местные жители. По мере освоения пастушеской науки аборигены брали дело в свои руки. Пастбищ хватало, олени попали на американском континенте в привычные условия, поголовье росло - сначала медленно, а потом все с большим и большим ускорением. Ежегодный прирост достигал 33% [39].

В 1902 году оленей было уже 1280 голов, в 1905-м 10 000, в 1920-м 200 000, и в 1927-м 351 000 голов. Большую помощь оленеводству оказала американская наука. Была проделана серьезная селекционная работа, в том числе по скрещиванию домашнего оленя с диким, проведены исследования по улучшению кормовой базы и борьбе с эпизоотиями, организованы новые выпасы вблизи рек и железных дорог, модернизированы методы кастрации и ловли оленей. "По заявлению Гамильтона, главы Аляскинского бюро народного образования, в течение одного поколения оленеводство продвинуло эскимосов из одной стадии цивилизации в другую; оленеводство дало эскимосам твердую экономическую базу" [43, с. 81].

А далее... В тридцатые годы поголовье оленей составило 700-800 тысяч голов, причем оленеёмкость территории позволяла увеличить стадо до 2-3 миллионов. Тем не менее в 1942 году на Аляске насчитывалось 27 тысяч оленей. В качестве причины этого неожиданного поворота была названа нехватка кадров [35].

Вот так провалился "большой скачок". Американцы думали об увеличении производства мяса, а что при этом они фактически создавали искусственную народную культуру, им и в голову не приходило.

А вот еще один результат межкультурного сотрудничества. О жизни в приполярном поселке Иглулик нынешних эскимосов-инуитов, бывших охотников на морского зверя, пишет эскимос Брайен Александер: "Здесь всегда в изобилии свежие овощи, фрукты, ... витрины пестрят всевозможными супами в пакетах, печеньем, бисквитами, газированными напитками... В школе, где учатся 300 учеников, установлены 22 компьютера. Телевизоры и видеомагнитофоны почти в каждом доме. Но, с другой стороны, инуиты на собственной шкуре почувствовали: "благотворители" диктуют им, как жить.

Инуиты оказались в ловушке между двумя мирами. И выбраться из нее не так уж легко. Особенно это ощутила молодежь. Оторванные от корней, от своей естественной среды, проучившись восемь лет в школе, забыв традиции, накопленные предками, забыв родной язык, молодые инуиты нередко оказываются "лишними людьми", выброшенными на улицу. Очень немногие из них находят себя - прежде всего те, кто занимается сейчас традиционными промыслами, работая в общине. В основном же инуиты заняты на черных, малооплачиваемых работах. Почти половина населения, в большинстве своем молодежь, безработные и живут на правительственные пособия. С одной стороны, они понимают, что власти не могут обеспечить их всех работой. С другой - не хотят или не могут вернуться к традиционному образу жизни предков. Отсюда чувство неполноценности, неравенства, отчужденности. Хронически заниженная самооценка обращает их к наркотикам и зачастую приводит к самоубийствам. Алкоголизм, распространенный по всему Северу, не обошел и этот уголок" [1, с. 5].


http://salin.al.ru/nauka/tupik06.htm

продолжение на следующей странице
koto
Сообщения: 179
Зарегистрирован: 11.12

Социально-экологические устои Северных народов

Сообщение koto »

Социально-экологические устои

Нравственность

Помощь ближнему - привычная норма поведения местных жителей в горной тундре северо-востока Азии. Помогают от души, не дожидаясь ни жалоб, ни просьб, ни намеков. Замечали аборигены сами, в чем нуждается их случайный встречный, и если уж не помогали, - значит, не было у них для этого ни малейшей возможности.

Вся философия "дикаря" с давних времен была направлена против эгоизма.

...Однажды вечером В.К. Арсеньев прочитал своему другу Дерсу Узала сказку А.С. Пушкина о рыбаке и рыбке, и гольд с детской непосредственностью отозвался на личную трагедию старика:

- Бедный старик. Шибко жалко старика. Его был смирный люди. Бросил бы он эту бабу, делал бы оморочку да кочевал бы на другое место [4, с. 372].

Когда П.А. Кропоткин в своей "Этике" приводил многочисленные примеры бескорыстия и доброты дикарей, он отмечал с сожалением, что их заботы не выходят за пределы собственного племени [47]. Князь-анархист недооценил представителей иной цивилизации [78].

Помощь ближнему

Зимой 1866 года на Колыме разразился голод в связи с недоходом рыбы. Русские жители, с желтыми лицами, горячечным блеском в глазах, ели ремни и налимьи кожи, которыми были затянуты окна. Спасли их от вымирания чукчи. Об оплате не могло возникнуть и речи. И голодовки, и благородные акты помощи повторялись много раз, если не сказать регулярно [33, с. 46; 54, с. 80; 95, с. 160-166].

Поразительна чуткость дикарей. Они прекрасно понимали, что если спасут от голодной смерти только людей, то все равно, оставшись без своих собак, жители поселка вымрут спустя несколько месяцев, так как не смогут ни добыть, ни привезти себе пищу ни весной, ни летом. И потому они предусматривали корм и для многочисленных собак в русских поселках. Более того, они иногда и собак давали! Ну какие же писаные кодексы и уставы могут сравниться своей продуманностью с непроизвольным движением души!

"Гуманной идеей" называл Н.В. Слюнин заботу коряков о чужеземцах [85, с. 372]. Русское население Гижиги не раз могло бы вымереть от голода, если бы не коряки с их табунами. В 1910 году, сообщает протоиерей Шерстенников, корякский оленевод Холли в Камчатской области помогал пережить трудные времена целой волости - русским, ительменам, камчадалам [82, с. 186]. Подобные случаи были известны и на Анадыре, и на Индигирке, происходили они и до революции и после.

Никому не давали пропасть в беде удэгейцы, какой бы национальности семья ни осталась без средств существования. Если погибал кормилец, они поддерживали чужих детей и женщин, как своих собственных. Не делали различия между соплеменниками и инородцами и юкагиры, когда видели нуждающегося.

В 60-х годах позапрошлого века фирма Western union extension вела на Чукотке и в Корякском нагорье изыскания, связанные с установлением телефонно-телеграфного сообщения между Америкой и Европой. Незнакомые с местными условиями, ни к чему не приспособленные и беспомощные, цивилизованные люди часто оказывались на грани смерти.

Американцы относились к туземцам высокомерно и с нескрываемым презрением. Но для чукчи было важно лишь одно - человек нуждается в помощи.

"Американцы эти претерпели много неудобств, иногда подвергались опасности лишиться жизни; если бы не добродушие марковцев, то много их погибло бы от голода и холода. Во всех трудных случаях марковцы с полной охотою помогали им, кто чем только мог, - сообщает А.Е. Дьячков, - не то, что за плату, а просто даром, жалости ради. Во время зимовки в Марковой американцы помещались по вольным квартирам и пропитывались безо всякого вознаграждения хозяевам, несмотря на то, что в тех годах и у марковцев были недостатки корма. Помогали кто пищей, кто одеждой, кто собаками для езды, а кто и трудами" [33, с. 46].

Отношения ламутов к русским отличаются полным братством, - утверждает А.В. Олсуфьев [66, с. 139]. Понятно, что здесь никакой особой любви именно к русским не было. Так же отнесся бы ламут к французу, японцу или негру.

И таких людей, изощренно внимательных, называют варварами? - поражается Г. Майдель.

Когда геолог И.П. Толмачев в 1909 году работал в Чаунской губе, к нему пришли на помощь чукча Еманькау с сыном. Они помогали русским отыскивать броды, переносили их грузы, собрали для них две легкие байдарки и перевозили небольшой отряд от одного обнажения на скалистом берегу бухты к другому. Причем делали они все совершенно бескорыстно, подчеркивает И.П. Толмачев [91, с. 57].

"Как и все примитивные народы, - пишет Я.П. Алькор (алиены исследуют землян, прим. ред) в редакторском предисловии к первому тому "Чукчей" В.Г. Богораза, - чукчи отличаются своим исключительным гостеприимством" [12. Ч. I, с. IX]. Вот как дело поворачивается, - уже и достоинства человеческие становятся показателем примитивности! Тут уж деваться некуда от вывода, что признаком совершенства следует считать черствость, равнодушие и прочие недостатки. Тогда в чем же совершенство, чем хорош высокий уровень развития и стоит ли к нему стремиться?

И еще один вопрос - от кого чукчи отличаются гостеприимством?

Якуты Приколымья часто питались мышами, но приберегали кусок жирной кобылятины и пару замороженных ушканов на случай, если вдруг заедет нежданный гость. Тунгусы, живущие в часто посещаемых, узловых пунктах таежных троп, бывало, разорялись совершенно, но никому не отказывали ни в крове, ни в пище, ни в помощи [34, с. 51].

"Если белый человек, путешествуя по нашей стране, входит в одну из наших хижин, мы обращаемся с ним, как я с вами, - говорил Конраду Вейзеру вождь ирокезского племени онондаго Каннассатэго. - Мы обсушиваем его, если он промок, мы согреваем его, если он озяб, и даем ему мясо и питье, чтобы он мог утолить свой голод и жажду, и мы стелим для него нежные меха, чтобы он мог отдохнуть и выспаться. Мы ничего не просим взамен. Но если я вхожу в дом белого человека в Олбани и прошу еды и питья, то они говорят: "Где твои деньги?" И если у меня нет их, они говорят: "Убирайся вон, индейская собака!"" [60, с. 174].

Дикари же не просто радушно встречали своих гостей, они их и провожали не с пустыми руками, всегда снабжали запасом в дорогу.

Отношение к товарообмену и богатству

Тунгус, эскимос отдают любую свою вещь, если видят чье-то желание получить этот предмет, и не требуют, не ожидают ничего взамен. Даже в магазинах, созданных специально для товарообмена, им не приходит в голову, что надо продавать и покупать, а не отдавать и принимать. Когда коряк в 30-х годах сдавал в советской фактории кучу шкур и гору мяса, он брал из всего, что ему предлагали, лишь тот минимум, который в данный момент был ему нужен. Уходя из магазина, он мог положить на свои нарты один чайник, или два ножа; и любые попытки торговых работников понять, каким эквивалентом магазинным товарам можно считать одну шкуру или пуд мяса, заканчивались безрезультатно [9, с. 38; 10, с. 23]. Эквивалента не было, потому что не было товарообмена.



В обществах аборигенов не было уголовных кодексов, юриспруденции, права. За ненадобностью. Незнакомы были с имущественными преступлениями ни ирокезы, ни алеуты, ни юкагиры. Яранги, вигвамы, кажимы надежнее любых запоров, собак и томагавков охраняла древняя родовая традиция. Все деревни великой крестьянской России веками обходились без вмешательства власти и полиции. В своем доме, на своей земле мужик гораздо больше боялся судьи, чем вора. "Предметы, действительно произведенные трудом человека и необходимые ему для жизни, всегда ограждаются обычаем, общественным мнением, чувством справедливости и взаимности, - уверял Лев Толстой, - и не нуждаются в ограждении насилием" [94, с. 405].

Богатство же не пользовалось неприкосновенностью в обществах кочевников Севера. Общественное мнение у ненцев одобряло самовольный убой, если богатый помедлил с помощью бедному, когда у того произошел падёж в табуне. У долган "при падеже оленей у бедного богатый должен отдать ему оленей. Однако же такой поступок не рассматривается как благодеяние, а как обязательство, невыполнение которого повело бы к суровому осуждению" [70, с. 126].

У эвенков право самовольного убоя сохранялось вплоть до коллективизации.

Природа, бог добры ко всем, от щедрот своих они уделяют каждому, и нехватка проистекает от того лишь, что кто смел, тот два съел. Общим и священным даром считал тунгус любую добычу, ради которой рисковал он лишь собственной жизнью, в которую он вложил только свой труд [41, с. 36]. И потому добыча должна кормить, одевать и обувать всех.

...Этнограф Петер Фройхен однажды получил от эскимоса кусок мяса и сердечно поблагодарил его в ответ. Охотник, к удивлению П. Фройхена, явно огорчился, а старый человек объяснил европейцу, что нельзя благодарить за мясо. Каждый имеет право на кусок, такой же, как и у других, как у самого добытчика. Это не подарок, который я мог бы преподнести тебе, а мог бы и не преподнести. Подарки создают зависимость, подарками воспитывают рабов, как кнутом воспитывают собак. Поэтому у нас нет подарков [97, с. 188].

Неразвитыми были частнособственнические инстинкты у всех северян. Тогда что же, у них вообще не было и стимула к труду? - удивится наш культурный современник, воспитанный на принципах экономики. Стимулы такие были, и гораздо более мощные, чем стремление к личному обогащению. Измученный, обессиленный долгим преследованием добычи, охотник-юкагир рассуждал так: "Разве могу я отдыхать, если мой народ голодает?" И еще один, и тоже не материальный стимул не давал покоя сильному и отважному, - если он добывал больше всех, то ему, одному, доставалась безраздельная слава Великого охотника [15, с. 91].

И как тут не вспомнить утверждение Эрнеста Ренана: "Правительства, исходившие из мысли, что главную роль в человеческой деятельности играют стремления материальные, всегда ошибались" [75, с. 224]. А ведь на этой мысли базируется вся, без исключения, экономика. Человек выше денег, - эту простую истину доказывают всей своей жизнью некультурные дикари.

Как свою собственную воспринимало все стойбище эвенков любую пищу, принесенную из тайги охотником. Когда чукчи или эскимосы убивали кита, они оповещали об этой удаче все окрестное население, и береговых зверобоев, и кочевых оленеводов; за мясом и жиром приезжали все кто хочет, более того, добытчики зачастую сами и доставляли его соседям. Никакого различия между участниками охоты и посторонними не делалось.

Личные затраты труда не имели никакого значения, все поступало в общий фонд для распределения между всеми. У нганасан и долган добыча делилась не по числу участников, а по едокам. Эвенки Енисея в 1936 году после рыбалки вообще не делили улов, а просто каждый брал себе сколько хотел. Недоразумений не было, потому что жадность была аборигену неведома. Подобные эпизоды давно стали общим местом любых этнографических описаний [80; 82].

Но самое удивительное - отношение к богатству у тех, для кого оно было своим, и у тех, для кого оно было чужим, совпадало.

"Они находятся, - пишет Р. Кент об эскимосах Гренландии, - под властью старинной коммунистической общественной философии, согласно которой богатство, накопленное одним членом коллектива, может быть присвоено и присваивается другим, более нуждающимся" [40, с. 353].

По всей тундре и тайге - у чукчей, эвенов, удэгейцев, нанайцев, нивхов - существовали подобные, настолько странные взгляды на богатство, что европейцу пришлось даже выдумывать для него специальный термин "почти общая собственность" [52; 82].

Амурские нанайцы относились к запасам пищи, заготовленным кем угодно, как к общим или ничьим, примерно как воспринимали они воздух и воду [52, с. 191]. Точно так же и южно-американские индейцы акурио не делили и не присваивали продукты питания и прочие материальные ценности [51, с. 20].

Фарли Моуэт самокритично описывает один случай, произошедший с ним в оленьем краю Северной Канады. Эскимос Оуликтук, увидевший оленя за рекой, схватил ружье Моуэта, и ни слова не говоря, бросился на перехват. Писателю было очень дорого это ружье, оставшееся у него как память о великой войне, в которой он участвовал, рисковал жизнью и добыл себе трофей, впоследствии сопровождавший его во всех его скитаниях и путешествиях.

"Я проклинал те порядки, которые позволяли любому эскимосу, когда ему вздумается, хватать мое драгоценное ружье и удирать с ним" [61, с. 191]. И когда Оуликтук, довольный удачной охотой, вернулся с чужой собственностью, перепачканной кровью, белый человек обрушил на него весь свой гнев и раздражение. Эскимосы восприняли вспышку некрасивых эмоций как промах, который надо пропустить мимо внимания. Ведь быть такого не может, чтобы человеку не стало стыдно за свою минутную слабость, зачем же еще и сыпать соль ему на рану!

Общими были запасы пищи и у ирокезов. Все, что давали охота, земледелие, природа, шло на пользу всех, и потому голод и нищета не были знакомы индейцам, населявшим окрестности Великих озер Северной Америки [60].

Человек, отвергавший простые и убедительные нормы добра и взаимопомощи, становился изгоем. Если член сообщества отказывался делиться своим достоянием, его не переубеждали, не наказывали, не отвечали ему тем же самым, его просто начинали избегать.

Общественное мнение всех аборигенов Севера осуждало чрезмерное накопление богатств. Конечно, имущественного равенства в мире абсолютной анархии, где каждый сам себе хозяин, быть не могло, зато существовали социальные механизмы, выравнивающие благополучие соплеменников. Главным принципом было - бедные тоже имеют свои права на имущество богатого.

Олекминские эвенки часто питались у одного костра всем стойбищем, каждый хозяин по очереди колол своего оленя. При хорошей погоде ели все вместе из общего котла, а в ненастье хозяйка сама разносила сваренное мясо по чумам. Бедняки кормились как все, но на их оленей никто не посягал, потому что понимали, что им сохранение поголовья нужнее.

Любой путник, будь то свой или чужой, тунгус, якут или русский, мог заходить в любое время в любое жилище чукчи или юкагира и жить там сколько захочет. Его принимали как члена семьи, делились с ним последним куском. Отказ в гостеприимстве рассматривался как преступление. Самым удивительным было отношение чукчей к ламутам, ими от души ненавидимым, потому что эти бродячие охотники не всегда давали себе труд отличить дикого оленя от домашнего, принадлежащего чукче. Тем не менее и ламуты могли твердо рассчитывать на безотказное гостеприимство чукчей.

А вот типичный пример взаимоотношения чукчей друг с другом. Он описан краеведом Чаунской культбазы И.С. Архинчеевым на одном из стойбищ в 1932 году [82, с. 171]. На пять яранг здешнего населения приходилось 1564 оленя, из которых 1530 принадлежали "переднедомному" - его яранга первой встречала восход солнца - 65-летнему Вуатагыну, бывшему бедняку, собственным старанием и умением добившемуся благосостояния. 17 оленей принадлежали Каагу и столько же Етылагаю. Для пропитания употреблялись только животные из стада Вуатагына, причем никто не испытывал особой признательности к нему - это считалось естественным, само собой разумеющимся. Упряжки на перекочевках комплектовались тоже, по преимуществу, из оленей "переднедомного", даже нарты использовались, в основном, его - 48 Вуатагына, 10 Каага и 11 Етылагая. В табуне работали трое пастухов: взрослый сын Вуатагына и Етылагай с 19-летним сыном.

Третья и пятая яранги вообще не работали, существовали только за счет стада "переднедомного". На попечении самого состоятельного находились многочисленные несовершеннолетние: дети, внуки, племянники, сироты, а также парализованная женщина с мужем-инвалидом и дочерью, одинокая бесприютная старуха, но самое поразительное, - еще и бедняк, не родственник, Хавголгын с семьей из четырех человек, вполне трудоспособный бездельник. "Зря ходящий" - называли таких людей чукчи. Он не работал, но ел, причем тоже имел право заявлять претензии, если ему доставался кусок хуже, чем другим.

Выравнивали положение, уменьшали неуверенность в завтрашнем дне многочисленные акты дарения. При этом женщины получали лучшие подарки, чем мужчины, чужие - лучшие, чем родственники. Никакого отдаривания не предполагалось. Аналогичный механизм выравнивания материального положения членов общества существовал и у североамериканских индейцев, обычай этот назывался "потлатч".

Подарки сопровождали северян всю их жизнь. Дарили арканы, нарты, кухлянки, торбаса. Дарили оленей - родственникам, которые победнее, дарили молодежи. К знатным кочевое сообщество причисляло только тех богатых, которые прославились своей щедростью.

Когда в качестве приза на гонках ставят целый табун, то ведь это тоже элемент социального перераспределения. Самый удалой, умелый и упрямый должен стать и самым богатым. Это же прямой выигрыш для всего племени!

Регулярно устраивались также праздники убоя и раздачи, которые Я.П. Алькор, редактор первого тома "Чукчей" В.Г. Богораза, назвал первобытно-коммунистическими пережитками. Масштабы раздач были гораздо большими, чем мог бы представить белый человек. К многооленному хозяину приходили в гости иногда по сто-полтораста человек, причем для каждого закалывали обычно по одному оленю. После обильного пиршества все возвращались домой со шкурами, мясом, пыжиками, живыми оленями. Богатые становились после этого значительнее беднее, бедные - значительно богаче [47; 82].

Именно этим истинная помощь тундры отличается от фальшивой "цивилизованной" благотворительности.

Конечно, всякое случалось и в тундре. Как отмечал выдающийся исследователь Чукотки В.Г. Богораз, не у всех одинаковый характер, скверный человек мог и не дать бедному ничего. Однако и скупой жил среди людей, он знал, что только истинно щедрого тундра признает знатным. В обществе анархии, где и слыхом не слыхивали ни о праве, ни о полиции, ни о юстиции, порядок в социальных отношениях обеспечивала только нравственность. Нарушить этические нормы, вызвать осуждение окружающих член этого общества по-настоящему боялся. Как он будет смотреть в глаза ближнему?

Известны были такие опасения и русскому мужику, а потому разделы на деревне обычно были справедливыми. И захочет отец не дать коня отделяющемуся сыну, пишет А.Н. Энгельгардт [106, с. 541], да лишь поежится при одной мысли, - а как оценит подобный поступок сельский мир?

В тундре помощь со стороны ближнего всегда была реальной. Многократные акты дарения, практика отдачи оленей "взаймы", с тем чтобы по прошествии некоторого времени должник вернул заимодавцу то же поголовье, оставив приплод себе, позволяли бедному прочно стать на ноги, как это и произошло когда-то с Вуатагыном.

А как выглядел у "дикарей" дележ?

Еще Ч. Дарвин поражался, наблюдая, как индейцы Патагонии малейший кусочек лакомства, подаренный кому-нибудь одному из них, моментально делили между всеми. Бессмысленно? Конечно. То хоть бы один распробовал, а на всех - даже и запаха не почувствуется.

Если в долганском чуме жили две семьи, и поймана была всего одна рыбина, то и она делилась пополам.

А вот сценка из книги "Дерсу Узала". Мясо добытого им оленя Дерсу разделил поровну между всеми - солдатами, староверами, китайцами, оставив себе ровно столько, сколько досталось любому другому:

- Надо кругом люди давай. Чего-чего один люди кушай - грех [4, с. 367].

У тунгусов семья, купившая сахар, никогда не пользовалась им одна, если у соседей его не было. Соседи не только приходят в гости и пьют чай с сахаром, но еще и уносят его с собой [82, с. 183].

А вот в каких выражениях пишет В.К. Арсеньев о лесных людях удэгейцах: "Дайте ему какое-нибудь лакомство, он ни за что не будет есть его один, он попробует и поделится со всеми его окружающими. Убьет ли он на охоте оленя, поймает ли рыбу, привезет ли муку, - он не отдает все это только своей семье, но поделится и со всеми соседями..." [5, с. 515].

Африканский готтентот не приступал к еде один, даже находясь в непролазных джунглях, прежде чем он не прокричит троекратное приглашение всем, кто может его слышать [48, с. 261].

"Тайно ест", - было самое плохое, что сказал бы о человеке чукча [82, с. 190].

Продуманы, продиктованы заботой о человеке "законы тайги", неукоснительно соблюдаемые пастухами и охотниками. Брать из чужого капкана пушных зверей нельзя, съедобных - можно. Увидишь где-нибудь запас дров и пищи - пользуйся, но по возможности компенсируй сразу, или восполни потом, когда снова попадешь в эти места. Нашел в мерзлоте бивень мамонта с надрезами, сделанными ножом, - не трогай, оставь первооткрывателю, который просто не успел вывезти его сразу.

Зашел в чужую ярангу, в которой нет хозяев, - не бери ничего без крайней нужды. Но если ты дошел до этой крайности - бери, только оставь расписку: хотя бы ремешок с завязанным узлом или какую-нибудь мелочь из личных вещей, чтобы хозяева, вернувшись, узнали, кто приходил в их отсутствие.

Любому нынешнему "зеленому" ясно, что для сохранения природы надо прежде всего стараться брать у нее как можно меньше.

А стяжательство было неведомо первобытному человеку, потому что не был знаком он с потребительством. "Сколь ни бедным кажется состояние этих людей, - писал о тунгусах Г.А. Сарычев, - но они гораздо им довольнее, нежели просвещенные, в непрерывном довольстве живущие богачи" [79, с. 60].

"Как и другие народы Сибири, чукчи имеют немногие потребности, легко удовлетворяемые произведениями оленьих стад, которые дают им жилища, одежду, пищу и все, что требуется для кочевой их жизни. - Это впечатления лицейского друга А.С. Пушкина, мичмана Ф.Ф. Матюшкина. - На снежных степях своего мрачного, льдистого отечества, под легкими палатками из оленьих шкур, чукчи почитают себя счастливее своих соседей, и на них всегда смотрят с сожалением. Легко и хладнокровно переносят они все недостатки и лишения и не завидуют другим, видя, что за необходимые удобства и удовольствия жизни надобно отказаться от своей природной независимости" [22, с. 180].

"Им надо так мало, что они не хотят усваивать привычки цивилизованных людей. То, что мы называем комфортом и удобствами, не ценится ими настолько, чтобы они вздумали потратить хоть малейшие усилия на их достижение. Подавляющее их большинство смотрит на образ жизни белого человека с равнодушием и презрением" [32, с. 371]. Автор сей тирады, управляющий резервацией бывший газетный репортер Натан Микер, задумавший вывести племя юта из стадии дикости, требовал, чтобы дикари называли его "Отец Микер". Исполненные собственного достоинства индейцы не признавали неудавшегося поэта и романиста представителем высшей цивилизации и обращались к нему снисходительно - "Ник".

Во времена С.П. Крашенинникова коряки были "хвастливы и горды тем, что... никакие люди, ни самые россианы, такого роскошного жития не имеют" [45, с. 727]. Нам нет нужды к вам ездить, говорили они купцам, потому что у нас всего хватает, а вы приезжаете на Камчатку, чтобы попробовать хоть раз в жизни жирную оленину [46, с. 370].

Многих путешественников поражало полное отсутствие у коренных северян какого-либо начальства - вождей, князьков, тойонов. Первым отметил этот необычный факт общественного устройства С.П. Крашенинников. "До покорения российскому владению дикой оной народ жил в совершенной вольности, - писал он о жителях Камчатки, - не имел никаких над собой начальников, не подвержен был законам и дани никому не плачивал. Старые и удалые люди имели в каждом острожке преимущество, которое однако ж, только в том состояло, что их советы предпочитались; в прочем было между ими равенство, никто никем повелевать не мог, и никто сам собою не смел другого наказывать" [46, с. 302].

"Каждый коряк сам себе закон и хозяин своему "я"", - результат наблюдений В. Маргаритова [57, с. 105].

"Взрослый акурио никому не подчинен, им никто не управляет; понятие "вождь" отсутствует у южноамериканских охотничье-собирательских племен", - пишет Я. Линдблад [51, с. 19].

А вот цитата из труда Н.Н. Беретти, наблюдавшего образ жизни коряков в 20-х годах XX века. Здесь она высвечивается особенно ярко в сопоставлении с только что приведенными словами: "Их принцип: живи сам, но давай жить и другим, причем они настолько нравственны, что без всяких побуждений с чьей-либо стороны живут по принципу наибольшей свободы; никто из них не позволит себе сделать что-либо в ущерб своему соседу" [8, с. 21]. Да разве свободное общество может быть создано эгоизмом, борьбой каждого за свою свободу, приобретаемую за счет свободы ближнего? Насилие никогда не приводило к свободе - ведь даже тот, кто поработил всех во имя своей свободы, разве свободен сам? Да все эти победители в конкурентной борьбе, они же любого шороха штор боятся, споткнуться опасаются, как бы недобитые конкуренты не воспользовались малейшим их промахом!

Н.Л. Гондатти, начальник Анадырской округи в конце ХIХ века, впоследствии приамурский генерал-губернатор, подчеркивал: "Всякий сам себе хозяин и решительно ни за кем не признает права вмешиваться в его дела... Сами чукчи говорят, что у них, у всякого, есть свой ум... Если встречаются между ними уважаемые люди, то это в зависимости от их личных качеств" [26, с. 169].

Мне показалось весьма интересным сравнить приведенные цитаты с выдержкой из Библии: "В те дни не было царя у Израиля; каждый делал то, что ему казалось справедливым" (Суд. 17:6). Иоанн Б. Геце, комментатор Библии, называет анархией общественный строй евреев во время Судей [24, с. 10]. Та же стихия царила и у оленных коряков и чукчей спустя три с половиной тысячелетия.

В буквальном переводе с греческого анархия означает безначалие, безвластие. Если человеком никто не командует, вовсе не обязательно он будет жить как ему в голову взбредет. Заметили - в Библии употребляется формулировка: каждый делал то, что ему казалось справедливым!

Ну а возможна ли гармония в обществе без власти, не приводила ли анархия к хаосу и беспорядку? Конечно, не приводила, если у людей не было эгоизма, корысти, стремления решить свои проблемы за счет ближнего...

И все же какое-то лидерство должно было возникнуть. Это неизбежно. Люди всегда неодинаковы по своим физическим возможностям, жизненному опыту, авторитету. И кто-то должен был предотвращать всевозможные недоразумения, ведь мало ли что может случиться, какие-то разночтения, недопонимания, расхождения по поводу общих решений... На этот случай в любом сообществе, человеческом или животном, всегда существовал признанный лидер. Но его роль заключалась не в навязывании своей воли менее авторитетным членам сообщества, а в сохранении мира и единства в группе, в предотвращении ссор, грозящих перерасти в серьезный конфликт.

...С этим социальным феноменом я столкнулся в 1959 году в заполярном Жиганске, где я, романтически настроенный студент, ждал в аэропорту рейса на Якутск. Рейс день за днем откладывался по метеоусловиям, и вместе со мной маялись от безделья мои экспедиционные друзья, все как на подбор уголовники с богатым прошлым. Ко мне старшие товарищи относились заботливо, они не втягивали меня ни в выяснения своих очень непростых отношений, ни в общий для них режим ожидания. Закуски было гораздо меньше, чем водки, и так уж получилось, - они пили, а я закусывал. Атмосфера понемногу, день за днем, бутылка за бутылкой, накалялась, и наконец, всем, и даже мне, неопытному, стало ясно - в ближайшее мгновение произойдет взрыв, после которого живыми останутся не все.

И тогда встал со своего места Петро Зайбель, молчаливый хохол весьма крупного формата. "Мужики, - произнес он, сжимая кулаки размером с голову подростка, - трам-тарарам, да я за эту самую драку пятнадцать лет оттянул, да если вы сейчас, при мне, начнете..." Пояснений никто не потребовал, все знали, что маловероятно, чтобы у первого, кто начнет, шейные позвонки не сломались бы как хрупкая былинка после удара такой кувалдой. И разговор продолжился мирно и доброжелательно, как в самый первый день нелетной погоды.

И ни до, ни после Петро никому ничего не навязывал, с его стороны не было никаких поползновений верховодить в этой компании.

И такие лидеры всегда находились в любой сложившейся группе. Э. Фромм приводит пример, когда старый седой шимпанзе, благодаря своему большому опыту жизни на воле и несмотря на физическую слабость, играл в зоопарке роль лидера среди своих товарищей по несчастью. К его решениям относились с уважением [97, с. 164].

И у "дикарей" лидеры выявлялись всегда, несмотря на полное равноправие. Лидер принимал на себя первый удар, помогал слабым, предотвращал расколы и ссоры, и как только трудности оставались позади или сплоченность коллектива оказывалась восстановленной, снова уходил в тень, становился обыкновенным членом сообщества, одним из...

У чукчей никогда не было старшин, князьков, тойонов. Но когда надо было организовать отпор врагу, начальник находился всегда, и со стороны всех воинов находил полное признание своего права командовать и единолично решать вопросы стратегии и тактики; но когда заканчивались военные действия, он не сохранял никаких своих былых преимуществ.

"Дикари" жили по ту сторону добра и зла, они и не ведали о существовании добра, потому что добро могло быть определено только через противопоставление злу, а зла никто не мог себе даже представить.

Удивительно устойчивой оказалась анархия! Чукчи сохранили свое привычное безначалие от самого "открытия" их русскими в середине ХVII века вплоть до середины ХХ века. Могло ли общество, не удерживаемое от распада принуждением, страхом, насилием, просуществовать столь долго, если бы оно не было внутренне гармоничным?

Доброту северян не объяснить особенностями характера отдельных личностей, даже всех представителей племени по отдельности. Здесь усматривается следование каким-то основополагающим принципам общественного устройства.

Очень глубокие объяснения этому феномену находит Н.Н. Беретти. Кочующие никогда не допускают, чтобы оседлые голодали. В те годы, когда случается недоход рыбы, они подгоняют свои табуны к поселкам и оделяют мясом всех жителей, более того, снабжают их кормом для собак. "Несомненно, что кочевники смотрят на табуны, сами не сознавая этого, как на общественную собственность, но если сказать кочевнику, что табун не твой, а общественный, он обидится и будет говорить, что он единоличный хозяин, и вместе с тем будет распоряжаться табуном не как собственник; он будет помогать и кормить безвозмездно бедняков, и если нужно, то отдаст весь табун, чтобы предотвратить голод" [8, с. 17].

А как обстояли у чукчей дела с заботой о нищих? Да никак. Потому что нищих у них не было. Как и у всех прочих народов сибирского Севера. Как и у других "дикарей". Система общественного призрения была у представителей альтернативной цивилизации настолько совершенной, что нищенству как социальному явлению у них неоткуда было взяться. Хотя и в нищете жили, а никто не просил милостыню и не помирал с голоду, если у ближнего была еда.

У эвенов заботу о бедняках род поручал более богатому соплеменнику. Обычай "берси" предусматривал эпизодическую добровольную помощь нуждающимся. Случайно обедневший бурят кормился у каждого из своих сородичей по очереди.

Богатые чукчи приглашали обедневших в свое стойбище в качестве "помощников", давали им оленей на обзаведение собственным стадом или предоставляли заимообразно с отдачей того же поголовья через некоторое время, с тем чтобы приплод оставался "помощнику". И когда на стойбище использовались для пропитания только животные, принадлежащие "переднедомному", нетронутый естественный прирост в табуне более бедного соседа давал ему возможность быстрее повышать свое благосостояние.

Бывало, что оленей буквально косила беспощадная копытка, нападал мор от сибирской язвы или иной заразы. В одночасье вчерашние богачи становились неимущими. Но уныние не шло следом за несчастьем. Собирали бывшие хозяева у бывших работников своих оленей, отданных когда-то в долг, в свою очередь брали у них взаймы, получали щедрые подарки от сородичей и начинали все с самого начала. Социальные перемешивания не приводили ни к социальной напряженности, ни тем более к вспышкам вражды или конфликтам.

Так было на всем азиатском Севере - уклонение от помощи нуждающемуся расценивалось как грех, как преступление, как нечто вроде воровства, которое до распространения цивилизации было у дикарей величайшей редкостью.

А.Э. Норденшельд описывает случай во время зимовки 1878 года, когда путешественники сложили свои съестные припасы на берегу и накрыли их парусиной. Несмотря на то что чукчи очень нуждались в ту зиму в пище, никто даже не притронулся к их продовольственному складу, хотя и соседи шведских полярников, и чукчи, ежедневно проезжавшие мимо, прекрасно знали, что там лежит [65, с. 134].

Отец Иннокентий рассказывал, как алеуты подарили ему однажды юколу, но он забыл ее на берегу и не взял на судно. Через полгода он вернулся на стойбище, и ему вручили оставленную рыбу. В то время в окрестностях свирепствовал голод...

И Н.Я. Данилевский имел полное право утверждать: "Вообще не интерес составляет главную пружину, главную двигательную силу русского народа" [28, с. 195]. Равно как и чукотского народа, алеутского, папуасского, ирокезского, готтентотского...

http://salin.al.ru/nauka/tupik06.htm

продолжение дальше
koto
Сообщения: 179
Зарегистрирован: 11.12

Единство человека и мира в укладе народной культуры народов Севера

Сообщение koto »

Единство человека и мира в укладе народной культуры

"Какими бы "цивилизованными" мы ни были, и сколько бы нас ни воспитывали в искусственно созданной среде, все мы, кажется, испытываем врожденную тоску по примитивной простоте, близкой к естественной жизни" [88, с. 411].

Почему же мы испытываем тоску по естественной жизни? Потому что мы стремимся к исцелению, к восстановлению распавшейся целостности.

В этнографических трудах общим местом стало утверждение о целостности мировосприятия аборигенов, сохранивших свои древнейшие устои жизни. Однако читая эти труды, трудно понять, в чем же она, целостность, состояла. И мы, читатели, утратили способность чувствовать нерасчлененность мироздания, да и сохранена ли, передана ли она в самих описаниях? Ведь принадлежат-то они тоже либо европейцам, либо представителям местной интеллигенции, получившим школьное, вузовское, а нынче иногда еще и послевузовское образование.

Самая привычная картина в этих книгах - скрупулезное, добросовестное, расклассифицированное по уровням и параметрам изложение разнороднейших деталей быта, промысловой магии, здесь и ритуалы, обычаи, мифы, сказки, неуклюжие, с точки зрения цивилизованного человека, объяснения непонятных аборигену явлений природы, наивные вымыслы и домыслы по поводу стихийных бедствий, болезней, социальных потрясений, нелогичные рассуждения о происхождении и развитии человека, моря, гор, живой и неживой природы.

Система в подобном изложении, конечно, есть, но что касается целостности...

Почему же нанайско-чукотский космос тотчас превращается в хаос, стоит лишь взглянуть на него глазами человека, воспитанного в традициях европейского Просвещения? Потому что Всеединство сохраняется только до тех пор, пока в нем не нарушена одушевляющая связь, вспомним И.В. Гете.

Так что же это за таинственная субстанция, без которой все рассыпается? Все очень просто, убежден Л.Н. Толстой: "Кормить, одевать, беречь себя и своих близких есть удовлетворение телесной потребности, делать то же для других людей - удовлетворение духовной потребности" [93, с. 366]. Дело не в том, что именно делает человек, а для кого, с каким чувством, вот где корень проблемы целостности или расщепленности мироздания.

Одушевляющая связь таится в самой глубине человеческой сущности, и без переключения исследовательского внимания на индивидуальное Я найти ее невозможно. Секрет соединения в неразделимое целое всех деталей картины мира следует искать в душе. И нам, дальневосточникам, и карты в руки.

Во-первых, мы живем в зоне активного взаимодействия цивилизаций. Век за веком накатывала потребительская белая цивилизация с запада (в Азии) и с востока (в Америке) на тонущие под ее давлением континенты народной культуры. Оба вала сомкнулись у тихоокеанского побережья. После Второй мировой войны еще теплился очаг в Баррен-Граундс на северо-западных территориях Канады [61]. Второй очаг - труднодоступные районы горной тундры в Корякском автономном округе Камчатской области [78]. Народные культуры по ту сторону Берингова пролива гибнут быстрее, чем по эту, - таков общепризнанный вывод ученых. Подтверждается он и в данном случае. Народная культура канадских эскимосов-ихалмютов ныне - предмет изучения лишь для историков и археологов. А коряки и чукчи Олюторского района Камчатки еще не утеряли навыков жизни в гармонии с природой, с ближним и дальним. По крайней мере, так было до 1990 года.

Во-вторых, мы живем здесь в тесном соприкосновении с великими цивилизациями Востока, и в третьих, мы и сами-то не настоящие европейцы, - скифы мы, азиаты мы с раскосыми и жадными очами... И потому нам внятно всё, не только острый галльский смысл и сумрачный германский гений, нам близок по духу и тунгус, и друг степей калмык, и мы сами когда-то легко вживались на краю света в быт хозяев местной земли, становились и оленеводами, и даже шаманами [12. Ч. I, с. 82].

И потому нам оказались доступными такие прозрения: "Гольд - анимист; он на каждый предмет в природе смотрит как на живое существо и даже как на личность. Гольд не отделяет себя от природы, не противопоставляет, подобно нам, природу себе; он считает себя слитым с нею в один грандиозный комплекс" [52, с. 54].

Можно ли было бы по самым точным, скрупулезным и достоверным описаниям обряда, ритуала, по любым внешним признакам, видимым стороннему наблюдателю, сделать такой вывод? Нет же, для этого надо в душу заглянуть, а ее ни по каким проявлениям, входным и выходным сигналам "черного ящика" не вычислишь.

Дж.Дж. Фрэзер пишет, что в примитивном обществе едва ли нашелся бы хоть один человек, который не занимался магией. Конечно, получалось у каждого в меру личных способностей [98]. Примерно то же я могу сказать о чукотском шаманизме. Конечно, одного только дара было недостаточно, надо было перенимать науку у великих учителей, стараться отвлечься от бытовой повседневности, подолгу переносить муки голода и холода, временами умирая ненадолго, "ибо чем больше человек страдает, тем больше становится он способен заглянуть в скрытое от других" [73, с. 76]. Самый одаренный черпал от своего слияния с природой необычайную силу: "Все существо его - и тело, и душа - столь тонко настроены на гармонию с природой, что прикосновение его руки или поворот его головы заставляют вибрировать всю материальную структуру мира. И, обратно, его божественный организм проявляет чувствительность к таким незначительным изменениям обстановки, которые совершено никак не отразились бы на простом смертном" [98, с. 74].

Обожествление прекрасной Природы было общим для всего народа данной территории. Любого народа. На любой территории. Слияние в гармонии с ближним и дальним, зверями и лесами, землей и небом, духами предков и душами всего живого на свете - это было характерно для чукчи и эскимоса, русского и нанайца, более того, для француза и немца тех времен, когда у этих народов существовала еще народная культура, культура земли.

Шумит ручей, цветет ли мох
Для нас Природа - Вечный Бог [101, с. 164].

За пределами этой гармонии не оставалось ничего из сущего - и духи предков, и мир Верхних людей, характер леса и доброта волка, общность всего живого и неживого, да, собственно говоря, ничего неживого для "дикого" человека и не было...

Кто к исходу летней ночи
Дивно так щебечет в роще
Средь рассветного огня?
- Это - я.
Человечек или птаха,
Кто в огонь летит без страха,
Будто солнышку родня?
- Это - я.
Над тайгою, над волнами,
Обнимая мир крылами,
Вместе с вами я парю,
От беды его храню [100, с. 86].

Это стихи нанайской поэтессы Анны Ходжер из сборника "Поклонение природе".

Нарушив одушевляющую связь, мы выдернули каркас, целостность рассыпалась, и теперь мы старательно соединяем обломки, собирая из них целостную конструкцию, затрачиваем большие усилия, но и собрав какую-никакую композицию, все же и сами не испытываем большого удовлетворения.

Представляется интуитивно ясным, что если выделенные с использованием анализа, расчленяющего мышления, отдельные части мировосприятия соединить при помощи синтеза, то получится вовсе не то, что было изначально в мировосприятии и в самом мире аборигена. Мы можем сложить вместе отсеченные друг от друга корни, ветви и листья дерева, но живого цельного дерева в результате подобного синтеза мы не получим [72, с. 351].

Мир целостный, где и обряд, и миф, и магическое воздействие на процессы и явления, и ощущение бескорыстного счастья, просветления и любви были неразделимы, это и есть иная цивилизация.

Но как же все-таки соприкоснуться белому человеку с этой целостностью? Только прожив вместе с аборигенами одной с ними жизнью. Но это ни в коем случае не должно превращаться в так называемое "включенное наблюдение", когда исследователь старается ничем не выделяться, не отличаться от своего туземного окружения, но остается все тем же сторонним наблюдателем. Как шпион. Нужно дышать одним воздухом со своими новыми друзьями, жить одними радостями и печалями, одними надеждами и целями.

Как жил с эскимосами-ихалмютами канадский писатель Фарли Моуэт [61; 62; 63 и др]. Как сумел проникнуть в души индейцев основоположник, по мнению многих ученых, самой науки этнографии Л.Г. Морган, усыновленный родом Ястреба из ирокезского племени сенека [60].

Но больше всего, конечно, везло на такую необъективную этнографию нам. Одним из первых был святой Иннокентий, креститель алеутов, без трудов которого не может обойтись ни один настоящий этнограф [20]. В восторженных тонах писал в XIX веке о чукчах Г. Майдель [54; 55]. Настоящую многотомную энциклопедическую поэму сотворил исследователь всех сторон чукотской жизни В.Г. Богораз в своих научных и художественных произведениях [12; 13]. Познакомившись с добротой и благородством бурят и тунгусов, отказался от всех иллюзий цивилизации воспитанник Пажеского корпуса князь П.А. Кропоткин и создал свою этическую систему и теорию анархии [47; 48].

Этнография выходит нынче на первый план духовных поисков человечества. Понятно, что какие угодно систематичные описания народов, ведущих племенной образ жизни, нужны нам не для того, чтобы использовать их обряды и ритуалы в нашем нынешнем обиходе. А вот секрет утраченной целостности был бы нам ох как нужен в эпоху распада цивилизации.

Будущее человечества, настаивал Л.Г. Морган, не в сохранении общества, отличительной чертой которого является стремление к наживе, а в возрождении свободы, равенства и братства древних родов [89, с. 289].

Но существует и иное восприятие жизненного уклада племен, не утративших связи с природой. Вот типичная картина, предстающая перед глазами критиков примитивной народной культуры. Низшей ступенью варварства называл Ф. Энгельс культуру ирокезов, обожествлявших природу и ее стихии. Или еще один выразительный пример перевода картины мира, существующей в одной координатной сетке, в другую систему отсчета: "Дикарь не проводит резкой разницы между собой и вещами внешнего мира, которые он считает совершенно подобными себе" [12. Ч. II, с. 2], - таково мнение одного из видных ученых, популярного автора статей Британской энциклопедии по антропологии и этнографии Эндрю Ланга: "Нерасторжимое смешение, в котором люди, животные, растения, камни, звезды - все находятся на одном уровне личности и одушевленного существования" [18, с. 126].

Однако и в картине мира, увиденной глазами защитников целостности, приходится наталкиваться на весьма критические умозаключения.

Отец Иннокентий, проживший среди алеутов больше десяти лет и не ограничивавший себя в восторгах при описании их нравов, утверждает безоговорочно: "Алеуты ленивы" [20, с. 48]. И чукчи ленивы, заявляют этнографы, знающие их, как самих себя, а также эскимосы, папуасы, индейцы... Подозрительная закономерность намечается.

Удивительной и загадочной признает леность алеутов русский священнослужитель: "Сколько они недеятельны и ленивы кажутся с одной стороны, столько же деятельны и неутомимы там, где действует их собственная воля и желание" [20, с. 49]. Ни один европеец не выдержит двадцатичасовых переходов на байдарке по штормовому морю. Трое суток, голодные, под дождем несли на плечах несколько пудов церковной утвари "дикие" островитяне, добровольные и бескорыстные помощники христианского проповедника.

А чукчи? В беге по хребтам и болотам наперегонки с оленями нет им равных. И так дни и ночи напролет. Вряд ли европеец отважился бы состязаться и с эскимосами, папуасами и индейцами в их родной стихии. Так где же они ленивы? В "валовой" работе, отвечает отец Иннокентий. И попадает в самую точку. Дайте алеуту задание, потребуйте от него производительности, и вы от него с тем и уйдете, с чем пришли. Неспособны и папуас с эскимосом к поточному производству. И за этим стоят глубокие причины.

Есть труд внешний и труд внутренний - труд над преобразованием природного материала в товар, и труд над совершенствованием души и тела, над выработкой умения удовлетворяться минимальным количеством продукта, то есть обходиться минимальным разграблением природы. Именно по этой линии происходит фундаментальный раскол человечества. Для западной цивилизации исторической целью, сверхзадачей общества, путеводной звездой развития является приспособление природы к себе, для нецивилизованного общества - приспособление себя к природе.

Для алеута надрываться в труде, стремясь к выгоде - нет! Тянуть из себя жилы в заботе о ближнем и дальнем - да! Все меняется в зависимости от того, есть одушевляющая связь или нет ее.

...Не жалея сил, должен был заботиться чукча о своих любимых, потому что ледяные его пустыни - не райские кущи, где плоды сами падают в рот. Жить для него значило работать, работать значило жить, а что за жизнь без радости?

Встает над морем один из дней,
Такой же, как и вчера.
Все тот же рокот глухих поршней,
Такой же как и вчера. ...
Все те же ритмы маховика,
Те же, что и вчера.
Окончен долгий день моряка -
Сегодня или вчера? [27, с. 22].

У пастуха не могло быть дня, такого же, как и вчера. Рокот глухих поршней не вторгся еще в его жизнь. На всем его бесконечном кочевье не было и двух дней, похожих один на другой.

Вчера была бурлящая, стремительная Пылга, и туман закрывал перевалы, сегодня вышли к бухте Сомнения. Ласковые волны тихо плещут на песок. На ночном дежурстве олени забились в кедрачи, пришлось подниматься за ними по склону почти на самую вершину. Медведь рявкнул в зарослях, заставил схватиться за карабин и укоротить поводок рассвирепевшей оленегонной лайки, тотчас рванувшейся в атаку. Первые лучи солнца прорвались из-за края тучи над иззубренным хребтом. Капельки росы засверкали в полураскрытых фиолетовых бутонах ирисов...

Разве такой труд может восприниматься как божья кара за грехи?

А что же тогда такое счастье? Это лишь тупиковая потребительская цивилизация заявляет свои права на бессмертную человеческую душу.

Чтобы много потреблять, надо много и производить, а массовое производство может быть только поточным. Продукция с конвейера сходит абсолютно обезличенной, любые экземпляры - как сапоги одного размера. Жан Бодрийяр пишет, как ошеломлены были негры, впервые в жизни увидевшие две совершенно одинаковых книги [14, с. 123]. Да, таким образом можно резко повысить производительность труда, эффективность производства. Но за все на свете приходится платить...

Человек у конвейера становится винтиком чудовищного механизма, таким же, как и другие. В быту он пользуется предметами ширпотреба, живет в такой же, как у соседа, квартире, вечерами сидит перед ящиком, тупо уставившись в экран. Массовое производство, массовое потребление, массовая культура... Только вот ... культура ли это вообще, если она массовая?

Человек нутром чует, что ему подсовывают что-то не то, он не получает удовлетворения, ожесточается. Неискоренимы преступления, нарушения нравственности и норм общежития, пока не будет устранена дисгармония духовных потребностей и конвейерного, поточного образа жизни.

Естественному человеку, не испорченному "цивилизацией", в подобной жизни непонятно все. Зачем так спешить, стремиться сделать быстрее, больше, дешевле? Что же в том хорошего, если в вещах, сопровождающих тебя от рождения до смерти, есть все, что нужно для выполнения их предназначения, и ничего сверх того? Разве одежда должна согревать только тело, а не душу? А можно ли согреть чужую душу, не вложив частичку своей собственной?

Как нет в тундре двух цветков одинаковых, нет в горах двух скал, неотличимых друг от друга, так не найдешь на Севере и двух кухлянок, похожих одна на другую, двух шапок одинаковых. По тону подобраны куски шкур, украшены бисером и яркими заплаточками из разноцветного сукна, сшиты вручную, стежок к стежку, окаймлены пушистым мехом. Завязки, застежки, манжеты, клапана - все несет декоративную нагрузку. Фантазия, творчество, самовыражение... Скажите, для чего может использовать швея бараньи уши, медвежьи когти, гусиные лапки? О, Ольга Константиновна, жена бригадира Олелея, способна из чего угодно сотворить красоту! И хранятся вышедшие из-под ее рук произведения искусства в музеях и на выставках Паланы, Петропавловска-Камчатского, Москвы, выступают в ее кухлянках корякские танцевальные ансамбли, заказывает ей предметы традиционного обихода Союз художников СССР... Причем, заметьте, искусство Ольги Константиновны - сугубо прикладное, хоть сейчас одевай национальный костюм и иди пасти оленей. А разве Ольга Константиновна единственная мастерица? А теперь подумайте, способна ли она стать швеей-мотористкой?

Конечно, и на Западе художники не смогут работать малярами. Но много ли художников среди огромной армии маляров и швей-мотористок? А у чукотской цивилизации все творцы. И ни один не пригоден для должности швеи-мотористки.

Мой друг ветврач Аркадий Нинани писал мне как-то в письме по поводу "борьбы с суровой северной природой" - борьбы не было, потому что какая же это борьба, если в материальной культуре аборигенов обнаруживается столько эстетических излишеств! Аркадий начал приводить примеры утилитарных предметов кочевого обихода, и каждый из них оказывался произведением высокого искусства - копье, нож в ножнах, кухлянка, шапка, нарты... Все они содержали такое количество украшений, каждый из них был исполнен с таким изяществом, нес на себе такой яркий отпечаток творческой индивидуальности автора!

Но ведь примерно то же самое говорится и о любви. П.Д. Успенский утверждал, что в интересах продолжения рода в человечество вложена сила, влекущая два пола друг к другу. Но силы этой в нас больше, чем нужно для продолжения рода, бесконечно больше. Любовь - это свеча, продолжает русский философ. А свеча - это печка, приспособленная для освещения. Потому что излучает она гораздо больше энергии, чем требуется для освещения. Горение - вот необходимое условие получения света от свечки. И только благодаря этим побочным проявлениям, благодаря горению, вихрю эмоций, чувств, волнений, желаний, идей, благодаря красоте, которую она создает, любовь может выполнять свою прямую функцию.

Если бы житель Севера экономил силы, если бы он производил предметы обихода, пригодные только для исполнения своих функций и больше ни для чего другого, разве выжил бы он, окруженный примитивными, аляповатыми вещами? Без вдохновения, радости, без стремления к красоте он давно бы вымер, угрюмый и убогий, от тоски, от апатии и скуки.

Точно так же и человечество, согласно П.Д. Успенскому, живо лишь одухотворенностью, живо лишь тем, что превышает утилитарные материальные потребности. История культуры - это история любви [96, с. 224-226].

Но ведь все эти выводы можно без изменения отнести и ко всему органическому миру, к дикой природе, не деформированной под давлением зла потребительского общества. История природы - это тоже история любви. Только при таком подходе не будет противоречий в признании человека венцом творения. А любовь свободна, и в этом нельзя не согласиться с Кармен, которая в чем-в чем, а уж в любви знала толк...

Свободным был индеец в своих прериях, считает Дж.В. Шульц, проживший многие годы с охотниками племени пиеганов, а нынешний белый прикован к тачке [104].

Какие они несчастные, эти белые, поразился чукотский лидер Амвраоргин, собравшийся ехать в Санкт-Петербург, чтобы просить у царя защиты от грабительских экспедиций американских китобоев. Он добрался только до Якутска, и не смог вынести тамошней суеты, тесноты и шума [64, с. 14]. А что бы он сказал о столице империи? А ведь и она казалась многим европейцам захолустьем. "Ад - это местечко, весьма похожее на Лондон", - воскликнул однажды П.Б. Шелли.

Тогда, по контрасту, раем следовало бы признать местечко, похожее на Чукотку, где в гармонии с природой жил на земле человек и способен был слышать голос неба.

И могла ли природа не вознаградить человека за столь бережное отношение к ней? За доброту, слияние с ее духом, за полную гармонию...

А нужны ли были "дикарям" дары цивилизации? Так ли уж плохо жилось им в их блаженном неведении? И много ли они выиграли, сделав первые шаги по дороге прогресса?

Лучшее, что могли бы сделать датчане, это убраться со всеми своими благами цивилизации и оставить в покое то, что и так было хорошо, пришел к выводу Р. Кент, познакомившись с первобытными эскимосами Восточной Гренландии [40, с. 312].

Аборигены Чукотки стали промышлять в море на вельботах, с винчестерами и гарпунными ружьями. Если раньше не было поселка на берегу Ледовитого океана, где бы в течение года не добыли хотя бы одного кита, обеспечивавшего людей на долгое время мясом, жиром и строительным материалом для яранг, то к 1895 году уже и навыки охоты на самого крупного морского млекопитающего стали забываться. Если до того моржей били не только весной и осенью во льдах, но и летом, когда они выходили на берег, то с распространением цивилизации стали редкой удачей и моржи. Лахтаков и других тюленей раньше промышляли столько, сколько было нужно для пропитания, для изготовления обуви, ремней и арканов, к концу ХIХ века они тоже почти исчезли. Голод, безысходность поселились в стойбищах приморских жителей, все больше пустели их селения.

Резко уменьшилось и количество пушных зверей в тайге и тундре, когда широкое распространение получило огнестрельное оружие.

Кочевникам повезло больше, чем их оседлым соплеменникам. Во-первых, земли оленных людей оказались не такими удобными для "освоения", как морские берега, и во-вторых, оленьи шкуры показались не столь привлекательными для завоевателей, как собольи или песцовые. Однако и кочевникам не сильно поздоровилось, просто эффект оказался "сдвинутым по фазе".

Труд оленеводов никому не казался легким, но тяжелее всего, пожалуй, были перекочевки летом и в межсезонье, когда воспользоваться оленьими упряжками для перекочевки груза было невозможно. На Чукотке получило широкое распространение использование гусеничного транспорта в оленеводческих бригадах. Результат - беззащитная перед грохочущими, изрыгающими вонь и рев, железными чудовищами, тундра во многих местах напоминает рыболовную сеть; незаживающие шрамы от острых траков пересекают ее вдоль и поперек. Даже весной, когда летишь на вертолете, рассказывал Аркадий Нинани, раны земли просвечивают сквозь снежный покров, как кровавые рубцы через марлевую повязку.

К счастью, не везде передовые методы были приняты на вооружение. Когда Олелей узнал, что в его отсутствие подчиненные воспользовались случайной оказией и перебросили походный скарб с помощью вездехода, он устроил настоящий скандал, стыдил и ругал пастухов, взывал к их чувству мужского достоинства.

Технические нововведения причиняют ущерб не только окружающей среде - именно это в первую очередь имел в виду Олелей. Там, где в обиход вошли трактора и вездеходы, неизбежно снизился интерес к оленьим упряжкам. Езда на оленях - основа всей народной культуры, связанная многочисленными нитями с материальным производством, спортивными навыками, психологией кочевников.

Ездовых быков надо было долгими месяцами приучать к упряжи, тренировать, тщательно ухаживать за ними, чтобы не ударить в грязь лицом перед партнерами на перекочевках, перед соперниками на гонках.

Необходима была и серьезная племенная работа. Чукотский тундровый олень во все времена был мельче и слабее таежного эвенского. Заядлые гонщики всегда стремились закупать у представителей тунгусских племен самых выдающихся быков-производителей и важенок для улучшения породы.

А многочисленные секреты выращивания молодняка, откорма, подведения к пику спортивной формы к нужному сроку! Не случайно победителями всегда, без исключения, оказывались старые, опытные пастухи. Самая талантливая молодежь рада была бы призовому третьему месту, не говоря уже о серебряном успехе.

Но и это не все. Могучий ездовой бык в перерывах между состязаниями и перекочевками гулял вместе с двумя-тремя тысячами прочих рогачей в общем табуне. Прежде чем запрячь, его требовалось отловить, для чего нужен был чаут и умение им пользоваться. Метание чаута - спорт, требующий крепких мускулов, верного глаза, способности долго бежать по рыхлому снегу и внезапно делать спуртовые рывки. Метание чаута - национальный обряд, когда собираются, как на трибуны стадиона, болельщики, принимают участие, подначивают и подковыривают, издеваются и восторгаются. Метание чаута закаляет характер, делает упрямым и терпимым, добродушным и незлопамятным.

Для перевозки грузов годилась одна нарта, для гонок - другая. И легкие, и тяжелые санки предназначались для езды по кочкам и косогорам, по кустам и осыпям. Заваливалась нарта то налево, то направо, ныряла в ямы и сползала назад. Нарта скрипела и перекашивалась, скользила боком по льду и внезапно грохалась всей тяжестью о камень... Как сделать ее такой, чтобы не рассыпалась она на части при первом же серьезном испытании?

Ни единого гвоздя нельзя было вбить в копылья и полозья, прожилины и поперечины, чтобы не нарушить прочность древесины. И дерево шло на нарту не любое, да и невелик выбор в арктической тундре!

А ремешки для соединения деталей нарты, а чауты, постромки! Представьте себе, что из двухметрового лахтака вам поручили вырезать ремень двадцатиметровой длины. Не сразу придет в голову решение - многократно обходить спиралью вокруг корпуса морского зверя, снимая двухсантиметровую полоску кожи. Кольцо, скользящее по ремню при броске и захлестывающее петлю на оленьих рогах, должно быть легким и гладким. Для него нужен моржовый клык, бивень мамонта или бараний рог.

Ну и самое главное - все должно быть красивым. Какой же мастер допустит, чтобы из его рук вышло нечто постыдное! Очень хочется, чтобы восхищались твоим творением почтенные люди, с уважением посматривали и на тебя самого.

Не на каждом кочевом маршруте росла каменная береза. Не во всех поселках побережья можно было добывать лахтака. Моржи плавали в Ледовитом океане, снежные бараны бегали по заоблачным хребтам Корякского нагорья. У любого нуждающегося в транспорте была только часть материала. Изготовление одной-единственной нарты побуждало идти на контакты с соседями. Приезжали оленные люди к оседлым соплеменникам, получали от них богатые дары - ремни, шкуры, готовые чауты. А потом принимали дорогих гостей, увозивших домой копылья, полозья, другие заготовки; случалось, и готовая нарта поджидала нового хозяина. За эквивалентностью обмена никто не следил, торговли как таковой не было. Просто старались от души для хороших людей, стремились отдать побольше. Формировался культ щедрости.

А сами соревнования! Темперамент, азарт, упоение скоростью, когда олени мчатся рога в рога, летит снежная пыль из-под копыт, и никто не хочет уступать!

До сих пор не изжита традиция, когда пастух по своей инициативе объявляет гонки - в честь рождения дочери, например, и ставит на приз собственного оленя.

Нет, если автомобиль создал Америку, то уж Чукотка с Корякией просто рождены оленьей упряжкой!

Массовое производство создает лишь симулякры, подделки, убежден Ж. Бодрийяр: "Вещи без конца становятся симулякрами друг друга, а вместе с ними и люди, которые их производят" [14, с. 122]. Зачем? Ведь человек рожден для счастья! А много ли счастья дарят вещи?

Во-первых, производитель попадает настолько в рабство к вещам, у него начинается такая аберрация восприятия, что и сама природа уже превращается в симулякр, доказывает Ж. Бодрийяр, вспомните хотя бы отдых горожанина на лоне природы. Один из моих студентов-заочников признавался на семинаре: "Для меня природа ассоциируется с шашлыками".

Во-вторых, вещи становятся преградой между человеком и природой, они отгораживают его от солнца, ветра, дождя, от звуков, запахов, биополей и космических излучений, от всех других неназванных и неизученных проявлений природы, стоит лишь подумать о стенах жилища, одежде, ветровом стекле автомобиля...

Нестяжательство, умение обходиться минимумом вещей делает человека более близким к природе.

Отказ от безличного "производственного" подхода возрождает здоровье человека, гармоничные его отношения с окружающей родной природой, помогает пробудить угасающий интерес к полноценной жизни, полной благотворных эмоций, благоговения и удивления.

Когда-то человек был способен на многое. Сейчас об этом можно узнать лишь по скудным свидетельствам, касающимся недавно живших или ныне живущих племен, все еще не потерявших непосредственного контакта с естественной средой обитания.

С.П. Крашенинников сообщает, что некоторые камчатские жители спали зимой у костра, повернувшись к нему голой спиной. К утру огонь затухал, а туземец не просыпался, хотя спина и покрывалась инеем [46, с. 327].

Многие путешественники поражались, как северяне легко и непринужденно проводили зимние дни на улице.

У чукчей не было жилого помещения, было только спальное помещение, узкий пенал из шкур во внешнем конусе яранги - чоттагине. Вся жизнь чукчи, кроме сна, проходила на улице, среди суровой природы. На свежем воздухе, полуодетые, чаще босые, играли ребятишки. Женщины даже кормили детей грудью, не прикрываясь одеждой, выделывали шкуры и шили при тридцатиградусном морозе. Перетерпеть холод, по-видимому, может и европеец, но как добиться, чтобы голые пальцы не коченели, сохраняли подвижность и чувствительность, необходимую при тонкой и кропотливой работе?

Г. Майдель, увидев однажды на стойбище полуобнаженных мастериц, побеспокоился, не холодно ли им? Северные красавицы решили было, что русский начальник считает их наряд неприличным, и начали поспешно натягивать меховые комбинезоны на свои пышные формы. Когда же переводчик донес до них смысл вопроса, раздался дружный взрыв хохота, и швеи тотчас снова подставили смуглые тела ласковому ветерку, пронизывавшему до костей господина исправника в его кухлянке из двойной оленьей шкуры [54, с. 502].

Мужчины, обнажившись до пояса, часто устраивали состязания в борьбе и беге. Дистанция обычно составляла десять-пятнадцать километров по снежной целине. Нетрудно представить себе расход энергии на физическую работу и обогревание окружающей среды собственным телом. О нынешних соревнованиях полуголых стайеров я не слышал, но вот борются коряки и чукчи до сих пор на снегу в одних торбасах и брюках.

Конечно, сама жизнь требовала от кочевников полной приспособленности. В самые жестокие зимние бураны, когда ветер с ног валит, а от мороза лопаются термометры и замерзает водка, пастухи все без исключения оказываются там, где труднее и где они были нужнее всего - в табуне, рядом с оленями, не позволяя им разбегаться, перегоняя хотя бы в относительное затишье, не давая отстать больным, слабым и неокрепшим. Чукча мог обходиться зимой и вовсе без тепла, без огня, без топлива. Правда, вареное мясо кочевник все же предпочитал сырому, но мог целыми неделями находиться в табуне без яранги, и настроение у него от этого не портилось.

К холоду чукчу приучали с самого первого дня жизни. Маленькое нежное тельце новорожденного выставляли на свежий морозный воздух. Подросшим детям разрешали полуголыми бегать зимой между ярангами, да и сами ребятишки находили удовольствие в ходьбе босиком по мерзлой осенней земле. Мужчины работали обычно с непокрытой головой, шапку надевали только садясь на нарты или в очень сильные морозы.

Летом в Сибири ничуть не легче, чем зимой. Комары способны буквально с ума свести. Наглые кровопийцы часто заедают до смерти здешних копытных. Дикие олени собираются летом в огромные стада и мигрируют из тайги на север, преодолевая многоводные реки и любые другие преграды, лишь бы хоть немного отдохнуть от комариных полчищ на обдуваемых ветром морских побережьях. Сибирские просторы прокормили бы гораздо больше зверья, если бы не это маленькое хрупкое насекомое с хилыми крылышками и дрожащими голенастыми ножками.

Мы, геологи, обеспечивали себе в летний сезон возможность с грехом пополам отдохнуть ночью, с тяжкими муками поработав днем, но у нас были отпугивающие химикаты, тюлевые накомарники, марлевые пологи. Пастухи днем и ночью на улице и никакими защитными средствами не пользуются.

"Чертово время", - называют лето красное северяне. Это при советской власти появилась у них и техника безопасности, и охрана труда, и работа в две смены, медицинское обслуживание, продовольственное обеспечение. Раньше пастух неделями обходился без горячей пищи, довольствовался всяческими травами и листьями, мышами, личинками оленьего овода, по величине и форме напоминающего личинки майского жука, - ведь поголовье надо было беречь.

И труд ему был не в тягость. Пастухи часто проводили по двое, по трое суток без сна. В.Г. Богораз приводит один типичный пример. Девушка, проработавшая со шкурами целый день, потом пасет всю ночь стадо и утром принимается снова за работу на таборе, не выказывая до самого вечера никаких признаков усталости. Нынче у аборигенов кишка тонка, утверждает Аркадий Нинани, пасти так же, как их не очень далекие предки. Многое безвозвратно потеряно. Однако не все, отнюдь не все.

Дневной дежурный из восьмого табуна Корфского совхоза отправился на поиски потерявшихся оленей. Ни оружия, ни продуктов у него не было. Лишь три конфетки случайно оказались в кармане. Отбившийся косяк он разыскал довольно быстро. Но по следам установил, что здесь в окрестностях гуляют еще несколько групп по пять-десять голов. Малые группы вообще неуправляемы, гнать табун можно лишь тогда, когда он насчитывает хотя бы несколько десятков оленей. И самодеятельный искатель, используя как приманку найденный им гурт, присоединил к нему всех прочих уже одичавших наполовину животных. Всего набралось около трехсот голов. Только после этого, через четверо суток, он вернулся на стойбище. С шутками и прибаутками рассказывал обо всем случившемся, и о том, в частности, что найденными конфетками он по-братски поделился с лохматым своим четвероногим другом. Если вы, читатель, не можете представить, что такое провести под холодным дождем хотя бы одну ночь, поверьте мне на слово - это нелегко. По крайней мере, туристам, альпинистам и прочим флибустьерам и авантюристам известны случаи гибели от переохлаждения, вызывающего понижение жизненного тонуса. При вполне положительной температуре.

Наблюдая жизнь гренландских эскимосов, Рокуэлл Кент делает замечательное предположение: уровень цивилизации определяется степенью использования обществом всех тех возможностей, которые отпущены ему окружающей средой. При достижении предела развития исчезают внутренняя борьба и конкуренция [40, с. 260]. Если у людей нет взаимно противоположных интересов, или сами граждане умеют находить приемлемые для всех решения, зачем нужны специальные органы государственного или общественного регулирования? Если есть авторитетные люди, с мнением которых считаются, зачем полиция, юстиция, прокуратура, адвокатура? И что делать власти там, где и без нее все идет хорошо?

А вот еще одно свидетельство реального единства мира, нераздельности человека и природы. Наш земляк, хабаровчанин Анатолий Григорьевич Измоденов, заведует лабораторией в академическом Институте водных и экологических проблем, он доктор наук, профессор и большой любитель и знаток леса, всего живого растительного царства. Он утверждает, что любое растение целебно, надо лишь знать, какое именно и в каком случае должно стать твоим растением. Как это узнать? Ты идешь по лесу и ищешь, и вот, если ты сумел придти в нужное состояние, у тебя вдруг, именно вдруг, появляется уверенность, - вот она, моя травка! Откуда появилась эта уверенность? Да она же сама, травка, тебе и сказала: "Я твоя!" И твое излечение гарантировано, совершенно независимо от того, считают специалисты это растение лекарством или нет.

Точно так же чукча находил свой амулет, своего хранителя, будь то камешек, корешок, косточка или веточка. Он шел, и вдруг... Что-то пробуждало в нем понимание - это и только это мое и только мое!

Мы - лишь часть великого Абсолюта, и наше познание - лишь восстановление вселенской связи, даже не восстановление, а сохранение, и нет никакой проблемы в познании и в передаче, это все сущее, вечное; проблемой было разорвать эту ненарушимую связь, суметь выделиться из этого Всеединства, отсечь себя от всего мироздания и поставить вне его.

Это было чрезвычайно трудно. Но представитель цивилизации Запада сумел совершить этот интеллектуальный подвиг. И нынче воздается нам по делам нашим. Только и всего.

Они совершенно счастливы, пишет Р. Кент об эскимосах, разногласий и споров между ними не бывает, и поведение отдельных граждан как бы инстинктивно соответствует требованиям неписаного кодекса законов. "Когда я вижу счастье этих людей и начинаю понимать, насколько сильно оно зависит от беззаботной, чисто природной непринужденности, я задумываюсь над тем, могут ли удобства, роскошь, искусство, наука, изобретения, богатства нашей цивилизации вознаградить нас за то, что наша раса утеряла, вступив на свой путь?

Многие из достижений нашей цивилизации, которыми мы гордимся, представляют собой в известной мере компенсацию за кое-какие основные, необходимые человеку вещи, которых прогресс лишил его. Наша интеллектуальная культура коренится в городской жизни, и очарование, которым поэты наделяют поля и луга, леса, ручьи, дрозда и жаворонка, открытое небо, солнце, луну, звезды, - только выражение постоянной потребности человека в этих элементах его первоначальной окружающей среды. И я подозреваю, что романтическая любовь, составляющая сердцевину поэзии, может быть, не составляет ничего более божественного в человеке, чем невроз, вызванный стеснением плоти и крови" [40, с. 438].

"Между собой они живут в полном согласии, - сообщает о чукчах Г. Майдель, - муж и жена почти всегда ладят между собой, и первый никак не считает последнюю за подчиненное ему существо, за рабыню, а смотрит на нее как на подругу жизни" [54, с. 519].

Многое в общественном устройстве начинается с семьи, с брака. А брачные отношения кочевников поучительны. Прежде всего, одинокое существование в ледяных пустынях Севера было немыслимо. Мужчину без жены, без семьи никто не воспринимал всерьез, не считал полноценным человеком. Пастух мог работать по-настоящему, только если кто-то заботился о нем дома, выделывал шкуры, шил для него теплую одежду, изготовлял меховое жилище, выколачивал пологи и подстилку яранги. Прочие женские обязанности, известные любому белому человеку, были уже дополнением к главному: одарить теплом, спасти от лютой стужи.

А добыть жену можно было только по взаимной любви. Схватана, просватана - только таким, согласно обычаю, мог быть успешный финал многомесячного ухаживания. И ни сила, ни хитрость не могли помочь нелюбимому. На первый же зов невесты тотчас сбегались женщины со всего стойбища с палками, дубинками, выбивалками для шкур из оленьего рога. Неделями отлеживался после неудачного домогательства горемыка; бывало, получал и серьезные травмы. Неприступная полярная Тамара, косяками отвергавшая настойчивых женихов, - такая романтическая фигура была не в диковинку для Чукотки.

И - никакого калыма. Кочевники не продавали своих дочерей. Более того, невеста получала приданое. И если его олени становились общими, то ее олени оставались ее оленями, сохраняли ее клеймо. На прокорм семьи забивались только олени мужа. Съесть оленей своей жены - не было для чукчи большего позора. Так что у жены всегда сохранялась материальная основа независимости и в браке.

Независимость эта не была пустой абстракцией. Капитан А.А. Ресин, наблюдавший образ жизни и нравы чукчей в 1885 году, пишет, что если жена полюбит другого, то сообщает об этом мужу, и он отпускает ее к новому возлюбленному [77, с. 173]. Если же разлучал супругов злой рок, то оставшийся в живых оказывался в критическом положении. Чтобы предотвратить трагический исход для всей семьи, были предусмотрены гуманные и эффективные социальные механизмы. Вдову старшего брата брал в жены младший брат, и дети погибшего становились его детьми. Овдовевший чукча тоже не был обречен жить бобылем, его дети не становились сиротами. Жену ему заменяла ее младшая сестра. Ничего особенного, впрочем, в этих обычаях не было. Левират и сорорат существовали у многих народов во все века, начиная, по крайней мере, с ветхозаветных времен.

Очень поучительно и помогает многое понять в культуре народа его отношение к смерти.

Роковая черта между жизнью и смертью не была столь уж непереходимой для чукчи. К Верхним людям уходили не навсегда. И у человека всегда оставалась надежда на возвращение к родным и близким, к любимой природе. Но - только если ты сам умел по-настоящему любить и людей, и природу, если тебя ждали оставшиеся здесь, если тебя вызывали оттуда снова на родную землю.

Когда я разговаривал с пастухами, меня удивляло поначалу употребление незнакомых имен. Например, идет речь о перекочевке, обсуждается, кому готовить вьюки, говорят - ну, это для нашего Ятты любимое занятие, пусть и распоряжается упаковкой. А потом смотрю, распределяет весь походный скарб по сумам Володя Ахальхут. Почему, спрашиваю, делает Володя, сами же говорили - это для Ятты?

Аркадий дал исчерпывающее разъяснение. Ятты, говорит, это и есть Володя. У нас у всех есть национальные имена. Русские имена записаны в паспорте, и если для русских Володя - это Володя, то между собой мы обычно называем его Ятты. Я вот, например, Карканди, а Виталик - Семенди.

Русские имена дают детям родители по собственному выбору, а национальные...

Все зависит от того, кто вернулся на землю. И очень непросто "угадать его имя" - это могут только самые опытные и добрые люди стойбища, обычно старухи самого почтенного возраста. Когда рождается ребенок, старухи собираются на совет. Они садятся в кружок и устраивают треногу из элоэлей - длинных прутьев, которыми погоняли упряжных оленей. На треногу на длинном ремешке подвешивается амулет. Его называют апапель (дедушка), обычно это камешек, чем-то приглянувшийся владельцу амулета. Чем? - вопрос глубоко личный. Вот шел человек, и вдруг ничем не примечательный камешек шепнул ему: "Я твой!" И если человек услышал зов камня, он поднимает его, обшивает мягкой замшей и хранит всю свою жизнь.

Апапель висит на тонком ремешке. Старухи начинают, перечисляя имена, спрашивать, кто вернулся на землю. И только когда названо правильное имя, апапель в знак подтверждения заметно качнется. И тогда старухи восклицают обрадованно: "Омрелькот пришел!"

Как рассказывал мне Аркадий, процедуру гадания не раз наблюдали абсолютно неверующие люди, комсомольцы, боровшиеся с религиозными предрассудками, и вот типичная реакция одного из них: "Но он же действительно качнулся, я сам это видел своими глазами!"

Я тоже в это верю. И механика угадывания очень проста и понятна. Старухи сами воздействовали на апапель своей соединенной психической энергией. Они помнили всех хороших людей, они очень хотели для них второй земной жизни, и называя имя, они вкладывали в его произнесение всю любовь, все желание новой встречи. А могут ли вызвать с того света жадного, злого, себялюбивого? Ни в коем случае! Его имя даже не прозвучит в списке желанных и жданных.

Вот тебе и мораль: если хочешь вернуться еще раз на эту прекрасную землю, останься в памяти людской незабвенным и любимым, и тогда вечная смерть тебе не грозит...

И здесь нет никакого произвола: "Сколько надо, столько и сделаем!" Если имя угадано неправильно, такое тоже случается, ребенок начинает беспричинно болеть и может даже умереть, если тот же синклит не соберется снова и не исправит свою ошибку.

И все окружающие относятся к факту возвращения абсолютно серьезно. Если угадано, что в образе новорожденного вернулся, допустим, его дед, к нему и обращаются как к старшему и уважаемому человеку, просят его вмешаться. Могут даже попросить урезонить свою дочь, то есть фактически мать этого младенца, которая в данный момент кормит грудью не столько сына, сколько своего перевоплотившегося отца.

Для чукчи неприемлемы лихие возгласы: "Пей, гуляй, один раз живем, на том свете все равно ничем не попользуемся, после нас хоть трава не расти!" Не-ет, пусть трава растет и чистая вода журчит, они еще понадобятся, не только моим детям и внукам, но и мне самому в моей же следующей жизни!

В мудрой народной культуре - везде экология, нравственность и благоговение перед жизнью.

Правда, и это само по себе часто служит против "дикарей" аргументом обвинения. Да, говорят многие белые люди, они добрые, но интеллектуально недоразвитые. И - восемь пишем, два в уме: "Что же, вы хотите, чтобы я признал чукчу (нанайца, папуаса, готтентота...) равным себе?" Но так могут думать только те, кто даже отдаленно не представляет себе жизни среди природы.

Оказывается, здесь нужны такие затраты умственной энергии, такое напряжение мысли, тут и пространственная ориентация, вычисление траектории, маршрута, предвычисление будущих событий, урожаев и потрав, подведение баланса, выбор пригодных для будущей эксплуатации угодий... Да вся бухгалтерия, маркетинг и менеджмент - детский лепет по сравнению с мудростью народной! Тем более что расчёт - на века. Это же не нормы прибыли для "коротких денег"...

Трудно найти более выразительное произведение на тему об экологии и всеобщей гармонии, чем послание индейского вождя Сиэттла американскому президенту (1854 год):

"Великий вождь в Вашингтоне пишет нам, что хочет купить нашу землю.

Великий вождь также шлет послание доброй воли и дружбы. Мы ценим это, поскольку знаем, что он не нуждается в нашей взаимности.

Но мы рассмотрим его предложение. Ведь мы знаем, что если не согласимся, то белые люди придут с ружьями и отнимут нашу землю.

Как можно купить или продать небо, тепло земли? Нам это непонятно.

Если нам не принадлежит свежесть воздуха и блеск волны, как можно купить их?

Каждая пядь этой земли священна для моего народа. Каждая блестящая иголочка сосны, каждый песчаный берег, туман темного леса, каждая поляна, жужжание каждого насекомого свято для памяти и сознания моего народа. Сами соки, питающие деревья, несут в себе воспоминания краснокожего человека.

Когда белый человек умирает, он забывает землю, где родился, отправляясь в путешествие к звездам. Наши мертвые никогда не забывают эту прекрасную землю, мать краснокожего человека. Мы - часть земли и она - часть нас.

Хрустальная вода, которая бежит в ручьях и реках, не просто вода, а кровь наших предков. Если мы продадим нашу землю, вы должны помнить, что она священна, и рассказать вашим детям об этом и объяснить им, что каждый призрачный блик на воде озера - это отражение памяти прошлого моего народа. Журчание воды - это голос отца моего отца.

Реки - наши братья, они утоляют нашу жажду. Реки несут наши каноэ и кормят наших детей. Если мы продадим нашу землю, вы должны помнить и передать это вашим детям, что реки - наши и ваши братья и, следовательно, вы должны относиться к ним с добротой, как отнеслись бы к братьям.

Краснокожий человек всегда отступал под натиском белого человека, как отступает горный туман перед надвигающимся рассветом. Но прах наших отцов священен. Их могилы - это святая земля, и поэтому эти леса и эти холмы, и эта часть земли стали святыми для нас. Мы знаем, что белому человеку непонятны наши традиции. Один кусок земли ничем не отличается для него от другого, поскольку он приходит ночью и берет у чужой ему земли все, что захочет. Он относится к земле как к врагу, а не как к брату, поэтому он движется дальше, когда покорит часть ее. Он оставляет у себя за плечами могилы отцов, и ему все равно. Он крадет землю у своих детей, и ему все равно. Могилы его отцов и священные права его детей забыты. Он относится к своей матери - земле и к своему брату - небу так, как будто их можно продавать, грабить, покупать, как овец или яркие украшения. Его аппетит опустошит землю и оставит позади лишь пустыню.

Я не знаю. Наши традиции отличаются от ваших. Краснокожему человеку больно смотреть на города, построенные вами. Может быть, это от того, что краснокожий человек дик и не может этого понять. В городах, где живут белые люди, не найти тихого места. Негде послушать, как распускаются листья весной или как стрекочут крыльями насекомые. Может быть, это потому, что я дикарь и не способен понять. Шум города только оскорбляет мой слух. И зачем жить, если нельзя услышать одинокий крик жалобного козодоя или спор лягушек ночью у пруда? Я - краснокожий, и мне не понять. Индеец предпочтет слушать мягкое шуршание ветра над прудом и вдыхать его запах, напоенный полуденным дождем или запахом сосен.

Дыхание бесценно для краснокожего человека, поскольку все мы живем единым дыханием - зверь, дерево, человек - все мы. Белый человек, похоже, не замечает воздуха, которым он дышит. Как человек, который уже давно умирает, он не чувствует запахов. Но если мы продадим вам свою землю, вы должны помнить, что ее воздух был свят для нас, что этот воздух имеет общую душу с жизнью, которую он поддерживает. Ветер, давший нашему деду первый глоток воздуха, принял и его последний выдох. И ветер должен передать нашим детям дух жизни. И если мы продадим вам свою землю, вы должны сохранить ее в святости, чтобы даже у белого человека было место, куда он мог бы уйти, чтобы почувствовать ветер, напоенный сладостью луговых цветов.

Итак, мы подумаем над вашим предложением продать вам нашу землю. Если мы решим его принять, я поставлю одно условие: Белый человек должен относиться к животным, живущим на этой земле, как к своим братьям.

Я - дикарь и не признаю никаких других традиций. Я видел сотни гниющих туш бизонов в прерии, где они были подстрелены белыми людьми из проходящего поезда. Я дикарь, и мне не понять, как стальная, изрыгающая дым лошадь может быть важнее бизона, который не способен на убийство, кроме как для самосохранения.

Что такое человек без животных? Если исчезли бы все животные, человек умер бы от тоски и одиночества. Поскольку все, что происходит с животными, вскоре происходит и с человеком. Все вещи связаны между собой.

Вы должны рассказать своим детям, что земля у нас под ногами - это прах наших дедов. Чтобы они уважали землю, расскажите им, что земля богата жизнями нашего рода. Научите своих детей тому, что земля - наша мать. Все, что случается с землей, происходит и с ее детьми. Если люди плюют на землю - они плюют сами на себя.

Это мы знаем. Земля не принадлежит человеку - человек принадлежит земле. Это мы знаем. Все вещи связаны между собой, как кровь, объединяющая весь наш род. Все вещи связаны между собой.

Все, что происходит с землей, происходит и с ее детьми. Не человек плетет паутину жизни, он - лишь одна из ее нитей. Все, что он делает, сказывается на нем самом.

Где лесные чащи? Их нет. Где орел? Его нет. Что означает прощание с быстроногим пони и охотой? Конец жизни и начало выживания.

Итак, мы обдумаем ваше предложение купить нашу землю. Если мы согласимся, то мы сделаем это, чтобы получить обещанную нам резервацию. Там, возможно, мы сможем дожить наши дни так, как захотим. Когда последний краснокожий человек исчезнет с лица земли, и память о нем станет лишь тенью облака, пролетающего над прериями, все эти берега и леса еще будут полны духов моего народа. Потому что они любят эту землю, как новорожденный любит сердцебиение своей матери. И если мы продадим вам нашу землю, любите ее, как мы любили ее. Заботьтесь о ней, как мы заботились о ней. Сохраните в своей памяти эту землю такой, какой получите ее от нас. И всем вашим разумом и всем сердцем, собрав все силы, постарайтесь сохранить ее для ваших детей и любить ее... как Бог любит нас всех.

Мы знаем одно. У нас один Бог. Даже белому человеку не уйти от общей судьбы. Может быть, мы все же братья. Посмотрим" [83, с. 69-74].

Народная культура - главный источник религиозных норм

"Человечество может быть спасено только силой народа", - доказывал Э. Ренан [75, с. 221].

Воскреснет человек, - воскреснет и мир, говорил Григорий Сковорода [53, с. 76].

В какие же периоды общественного развития усиливается стремление к воскресению? Конечно, в кризисные периоды, когда человек видит, что гибнет, когда особенно много извращений и несправедливости каждый наблюдает вокруг себя, когда появляется очень много душ, не находящих смысла в жизни, - той, которая окружает их со всех сторон и которая самым вопиющим образом не отвечает на запросы души. "Религии создаются исключительно народом, - убежден Э. Ренан. - Религия не есть народное заблуждение, она великая инстинктивная истина, признанная народом" [75, с. 228].

Каковы же связи между устоями народной культуры и религией?

Пристально анализируя этнографические тексты, я не раз натыкался на сходство высказываний о "дикарях" с религиозными заповедями: "Они счастливее, когда дают, чем когда получают", - пишет Эли Реклю об алеутах [74, с. 87], и слова Сына Человеческого, учителя добра и любви: "Блаженнее давать, нежели принимать" (Деян. 29:35).

С детства помню я присказку: "Бог даст день, бог даст и пищу", - ее часто повторяла моя мама. И стишок о птичке божией, которая не знает ни заботы, ни труда. Не знать ни заботы, ни труда, конечно, не очень хорошо, но птичка-то - божия, и потому ей беззаботность вроде и не в укор.

Как же так? Что же тогда такое безответственность? Птичка-то, она терпеливо не свивает долговечного гнезда. А как же потомство, продолжение жизни? После нас хоть потоп? Удивительная, воистину божественная загадочность...

А теперь позволю себе привести несколько точных цитат, и пусть вам не покажется утомительным их удручающее однообразие:

продолжение смотри ниже
koto
Сообщения: 179
Зарегистрирован: 11.12

Сообщение koto »

продолжение

А теперь позволю себе привести несколько точных цитат, и пусть вам не покажется утомительным их удручающее однообразие:

"Худший недостаток, которым страдают чукчи, - это их абсолютная беспечность относительно будущего", - так охарактеризовал коренных северян норвежский полярник Харальд Свердруп [80, с. 344].

Папуасы "работают ровно столько, сколько нужно для добывания пищи лишь на каждый день", - это высказывание П.А. Кропоткина [47, с. 100]. "Алеут не заботится о завтрашнем дне, потому и достает еду только на один день", - результат добросовестных наблюдений святого Иннокентия [20, с. 26].

Именно так вели себя и нанайцы в начале XX века: "Если у гольда есть рыба на пропитание в течение дня, то он не приложит никаких усилий к тому, чтобы обеспечить пропитание своей семьи на следующий день", - пишет И.А. Лопатин, объясняя, правда, подобное поведение прирожденной ленью и беспечностью аборигенов [52, с. 28]. Но как же увязать это с упоминаемыми им же "чудесами трудолюбия и трудоспособности" на путине, в погоне за соболем, когда гольд пробегает огромные расстояния, делая по тридцать-сорок верст в день, без отдыха и без пищи, с одним куском юколы за пазухой?

"Живут они беззаботно, трудятся по своей воле, думают о нужном и настоящем, будущее совсем оставя", - пишет С.П. Крашенинников в разделе о недостатках камчадалов [46, с. 303].

Доктор Кибер сообщает о тунгусах: "Сущность нрава их составляют доброта и веселость, ... будущее совсем их не занимает" [41, с. 34].

И наконец, отец Александр о нижнеколымских жителях (тут не только чукчи, но и "очукотившиеся" русские): "Беззаботность обратилась в характер туземца. Он ничего не имеет, голоден и едва прикрыт кожаном, но не унывает ... и при первой оказии превесело поет и пляшет" [2, с. 389].

Все высказывания несут явный отпечаток осуждения. А ведь авторы приведенных цитат, кроме П.А. Кропоткина, - верующие прихожане, а двое из них даже священнослужители. Но ни одному не пришло в голову сличить собственные высказывания с самым известным наставлением из Нагорной проповеди, - не заботьтесь о завтрашнем дне!

Но ведь и Ветхий Завет дает те же рекомендации: пропадала манна небесная у тех, кто собирал ее больше, чем на один день! Так что и у Христа были предшественники, когда призывал он не заботиться о завтрашнем дне.

Не поощряет излишнюю предусмотрительность и Аллах: "И расходуйте то, чем Мы вас наделили, раньше, чем к кому-нибудь из вас придет смерть..." (К. 63:10).

В конце концов я понял, что пророки, великие основоположники религий просто оказались ближе других к корням народным: "Я больше араб, чем кто-либо из вас, говорил Мухаммед своим соотечественникам, я курайшит, и меня вскормило племя Бану Саад" [67, с. 48], - они сумели передать своим последователям всю глубину и мудрость духа народной культуры.

И нет ничего неожиданного в том, что у папуаса с эскимосом все увязывается с позицией чужого бога напрямую, один к одному. Живут язычники по Христу Спасителю, не зная и не ведая, что это и за них страдал он, неся на Голгофу тяжкий крест свой.

Нагорная проповедь делает лень "дикарей" вполне объяснимой, даже богоугодной. Зачем надрываться, разве добыть пищу на один день так трудно? Добыл - и веселись, пой и пляши. Как и делали папуасы, индейцы, эскимосы, тунгусы и "очукотившиеся" русские. Как советовал Екклезиаст далеким предкам нынешних евреев: "И похвалил я веселие, потому что нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться" (Еккл. 8:15).

Да и сам Сын Человеческий, замечает Э. Ренан, "не обнаруживал никаких внешних признаков благочестия, ни строгой нравственности. Он не бегал от веселья, охотно ходил на свадебные пиры" [76, с. 151]. Евангелист Матфей также свидетельствовал об Иисусе, что он "любит есть и пить вино" (Мф. 11:19).

И апостолы Христа "вели не слишком занятой образ жизни", деликатно выражается Э. Ренан; такие же рыбаки, как и колымские туземцы, они "то беззаботно покачивались на волнах своего прелестного маленького моря, то мирно спали на его берегах" [76, с. 139]. Интересно, будь отец Иннокентий миссионером не среди алеутов острова Уналашка, а среди евреев Галилейского моря, какие бы впечатления вынес он об их трудолюбии? Деваться некуда: "Ленивы евреи".

Э. Ренан оправдывал их тем, что в этом раю земном и не требовалось очень уж утруждать себя, чтобы обеспечить безбедную жизнь. Что ж, Галилея библейская - место, гораздо более подходящее для человеческого обитания, чем любые другие страны. Но Чукотка если и благодатна, то разве что в сравнении с Антарктидой. А чукотские апостолы проводили в горизонтальном положении, созерцая небесный свод, ничуть не меньше времени, чем их палестинские братья по духу. То же и алеуты, эскимосы, индейцы.

Потворствует лени способность довольствоваться малым. Как часто слышу я нынче уничтожающую формулу: "Неразвитые потребности!" Что, у принца Гаутамы или у князя Кропоткина были неразвитые потребности? Нет, это о нас, нынешних русских, которые не хотят перенапрягаться, работая "за интерес". Но ведь не только мы! Когда в Европе провели исследование, как реагируют на повышение тарифов сдельной оплаты католики и протестанты, выяснилось, - протестанты повышают производительность труда (потому что увеличение интенсивности позволит увеличить заработок еще больше, чем прежде), а католики снижают (потому что нужную сумму они могут заработать, прилагая меньшие усилия). И индейцы юта, не зная ценности материальных благ, комфорта и удобств, "не в состоянии постигнуть радостей созидательного труда" [32, с. 372]. И алеут ленив, потому что "равнодушен к стяжанию имения", считает отец Иннокентий. Но сказано же, что любостяжание есть идолослужение (Кол. 3:5)!

Увы, "развитые потребности" стимулируют не лучшие человеческие качества. Вот как характеризует американцев русский поэт: "Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую - подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (cоmfort)" [71, с. 364].

Как же благодарен я своей маме за то, что часто слышал от нее пословицу "Бог даст день, бог даст и пищу", - за то, что не развились во мне до цивилизованных кондиций материальные потребности и страсть к довольству (comfort), за то, что до сих пор не поднялся я выше уровня чукчи и алеута!

Не согласен я продавать свой труд, свое время, свою жизнь за "довольство материальное" and comfort. Уж лучше я буду мирно спать на солнышке, как апостол. Как папуас. Как чукча. Как самый последний алеут. Чтобы каждый, взглянув на меня, имел право умозаключить: "Ленивы русские!"

Проблема не исчерпывается, однако, разрешением не думать о завтрашнем дне. Библейские формулировки выглядят более категоричными, они скорее запрещают думать о завтрашнем дне: манна небесная пропадала у тех, кто собирал ее больше, чем на один день! То есть излишние запасы подлежали изъятию.

И Коран не ограничивается безличными констатациями и рекомендациями: "Так нет, ведь это - огонь, схвативши за скальп, призывает тех, кто отвратился и повернулся, кто собрал и скопил. Ведь человек создан колеблющимся..." (К. 79:15-19).

Зачем люди делают запасы? На черный день. Зачем копят деньги, обзаводятся недвижимостью, вкладывают капиталы в надежные ценности? Не всегда это вызвано жадностью. Часто все той же боязнью оказаться в трудном положении завтра. Человек не доверяет обществу своего будущего, старается обеспечить его сам. И вот каждый спасается от общества, устраивает персональные склады и убежища, и все омертвленное достояние отнимается и отнимается у живого настоящего. Да ведь, в конце-то концов, обанкротится бедное настоящее! Вот где социально-психологические истоки неустойчивости развития цивилизации! В индивидуализме, недоверии обществу...

Массовые попытки индивидуального спасения заставляют вспомнить истину, хорошо известную в сейсмологии. Верный прогноз землетрясения приносит иногда больше потерь, чем неожиданный разрушительный толчок. Из-за создаваемой страшными предсказаниями паники. Не так ли и с индивидуальными заботами о будущем? Заботы эти приносят гораздо больше вреда человечеству, чем самая легкомысленная беззаботность.

В беззаботности "дикарей", в их готовности довольствоваться малым заложен глубокий экологический смысл. Они не истощали природу, а предоставляли ей возможность вечного существования в гармонии с человеком. Инстинкт самосохранения рода человеческого руководил их помыслами. Инстинкт, противоречащий иногда и личному, и даже племенному. Уж таким создан человек - колеблющимся... И голодовки у них случались, люди погибали, вымирали целые племена. И урок им не шел впрок. Глупее обезьян были "дикари"? Или, может, мудрее цивилизованного общества?

Хорошо усвоил мыслящий тростник, что он мыслящий, но не забыл ли при этом, что он еще и тростник?

Глас народа - глас божий. Нет ничего случайного в совпадении обычаев папуаса и алеута с предустановлениями мировых религий. Будда, Христос и Мухаммед оказались выразителями инстинкта человечества. Спасители мира сумели заглянуть далеко вперед и предугадать нынешний кризис. Не заботьтесь о завтрашнем дне поодиночке. Ибо стремление выжить поодиночке означает лишь - погибнуть вместе.

Но где узнать о нормах народной культуры, о законах дикой природы горожанину, невесть когда утратившему связь и с патриархальным укладом жизни, и с первозданной гармонией животного и растительного царства? Только совесть, - то самое, что теплится в сокровенной глубине натуры даже самого порочного человека, еще дает ему возможность соведать боль и страдания всего живого на земле. Но как расслышать за шумами и помехами цивилизации ее тихий голос, как убедиться, что это истина, а не прихотливая блажь?

И вот возникают учения, называющие совесть царством божиим, которое всегда внутри нас есть. И поверить в это уже нетрудно, потому что поверить-то хочется, а когда твоя собственная убежденность приходит вроде бы со стороны, да еще ты слышишь ее из уст уважаемого человека, да все вокруг начинают дружно избавлять тебя от сомнений...

Нет уж, в самом деле, если бы религии не было, то ее стоило бы выдумать. И даже если бы созданные, существующие религии были в одночасье уничтожены, так что даже памяти о них не сохранилось бы, все равно они неизбежно были бы восстановлены. И примерно в том же виде, как и нынешние реально существующие.

Близость к земле, близость к природе когда-то сделала человека нравственным, научила его любить ближнего, как самого себя. Нравственность была для него естественной как дыхание, как глоток чистой воды. И потому у чукчей, эскимосов, готтентотов не было моральных заповедей. Не было их и в первой редакции знаменитого Декалога Моисеева.

Общепризнано, что Библия содержит очень разные по происхождению временные пласты. И если так называемый Жреческий кодекс (VI в. до н. э.) и Второзаконие (конец VII в. до н. э.) предлагают привычные по всем переложениям заповеди "почитай отца с матерью", "не убий", "не кради", то согласно наиболее древнему Яхвисту (IХ-Х вв. до н. э.), Моисей записал на скрижалях иные заповеди, внушенные ему свыше на горе Синайской: "Не вари козленка в молоке матери его", или - "Не изливай крови жертвы моей на квасное" [99, с. 424-426].

Когда еврей кочевал вслед за своими стадами овец и верблюдов, подобно тому как ныне кочует чукча за оленьими табунами, напоминать ему "не кради" или "почитай отца с матерью" было бы столь же нелепо, как "не забудь дышать".

И лишь когда человек лишился райской жизни в гармонии с природой, ему понадобилось сохранить от забвения прежние нормы жизни, записать и проповедовать их в назидание, как предостережение против выбора иных жизненных установок.

Но принудить себя к уважению права другого человека, человечества и всего мироздания, исходя из отвлеченного понимания "морального императива", невозможно. Будучи установлены внешними силами, любые системы этики необратимо саморазрушаются.

Два источника морали различал А. Бергсон - внешний, давление социума, и внутренний, устремление души [7, с. 108]. То же говорилось у него и о двух источниках религии. Но это верно только при условии разделенности Абсолюта, изолированности моего Я от всего прочего. Если же гольд не отделяет себя от природы, от всего мироздания, если он чувствует себя слитым с ним в один грандиозный комплекс, то никаких двух источников нет ни у морали, ни у религии.

Истоки и морали, и религии - в любви, в инстинктивном начале взаимопомощи. Это и есть тот самый инстинкт, который подтолкнул диких кочевников спасти русских на Колыме, американцев на Анадыре, тот инстинкт, который привел первых христиан в свободные общины равенства и братства, тот самый инстинкт, который влечет ныне последователей Виссариона, или Порфирия Иванова, или представителей Ананда Марги в общины, подобные раннехристианским.

Как можно видеть, все фундаментальные ценности человечества совпадают. Только "общечеловеческая" цивилизация не вписывается в это вселенское согласие. И пока гармония человеческих отношений по всей планете не будет восстановлена, надеждам на восстановление гармонии человека и природы неоткуда появиться.
koto
Сообщения: 179
Зарегистрирован: 11.12

Уроки родной природы

Сообщение koto »

Уроки дикой природы

У кого же учился сам народ? У природы.

Услышав от Ф. Моуэта историю о Маугли, человеческом детеныше, воспитанном волками, эскимос Утек удивился не тому, что волчья семья приютила человека, а тому, что голый лягушонок так долго прожил в стае. Все-таки привычки, потребности, образ жизни у людей и у волков довольно различны...

А что касается волчьего миролюбия, то что же тут особенного? Утек рассказал, как его, тогда пятилетнего ребенка, отец отвез в волчье логово, и он играл там с волчатами, а взрослые волки обнюхивали его, не причиняя ни малейшего вреда. На следующий день отец приехал за ним и отвез домой.

И в том, что волчица выкормила безволосого детеныша, тоже нет ничего необычного. В канадской тундре и не такое бывало. Однажды эскимосы нашли осиротевших волчат, а среди собак не было в то время ни одной недавно ощенившейся суки. Тогда волчат выкормила грудью эскимоска, как раз страдавшая от избытка молока.

Эскимосы никогда не убивают волков, больше - стараются не причинять им ни малейшего вреда. Зачем? Разве это не болезнь - неутолимая жажда белого человека убивать, уничтожать, истреблять? И почему непонятная страсть к убийству ради убийства получила благородное наименование "спортивной охоты"?

Homo homini lupus est - говорили древние: "Человек человеку - волк" [Цецилий Стаций, см.: 7, с. 311]. Но они же говорили и Homo homini deus est - человек человеку бог [Плавт, см.: 7, с. 311]. Можно находить противоречие между этими двумя высказываниями, можно исключать его, относя первый из афоризмов к чужим людям, а второй к своим, можно насильственно сводить оба утверждения воедино, и тогда получается парадокс, даже больше - парадокс дешевый и натянутый. А на самом деле никакой проблемы здесь вовсе и нет. Просто надо иметь в виду не образ волка, каков он в дикой природе.

Для европейца волк - это символ кровожадности и злобы. Вот и в Канаде. Обратили вдруг власти внимание на катастрофическое понижение численности оленей-карибу. Кто виноват? Ну, конечно, волк! Первая же инспекция обнаружила огромное количество оленьих скелетов и костей на просторах тундры. Но почему-то чем дальше от избушек белых трапперов, добытчиков пушнины, тем меньше становилось костей. Многим, слишком многим людям, фирмам, целым отраслям производства выгодно создавать и поддерживать плохое реноме "серого разбойника".

Вернувшись с войны, Ф. Моуэт получает задание изучить жизнь волков в естественных условиях. И вот его личные впечатления после первых же встреч с настоящими волками: "Я вынужден был придти к убеждению, что освященное веками общечеловеческое представление о характере волка - чистая ложь. Трижды на протяжении недели моя жизнь целиком зависела от милости этих "беспощадных убийц". И что же? Вместо того, чтобы разорвать меня на куски, волки каждый раз проявляли сдержанность, граничащую с презрением, даже когда я вторгся в их дом и, казалось, являл собой прямую угрозу детенышам" [62, с. 50].

Волки оказались настолько мудрыми и выдержанными, что смогли отличить (и простить!) нечаянное, по недоразумению, вторжение неопытного пришельца от действительной угрозы для жизни и безопасности волчат. "Я принял твердое решение: с этого часа пойду в волчье царство с открытым сердцем и научусь видеть и познавать волков не такими, какими их принято считать, а такими, какие они есть на самом деле" [62, с. 51].

Апофеозом познания истинного волчьего характера оказалась сцена прощания. Уезжая в город, писатель, настоящий биолог, то есть исследователь жизни, решил побывать в самой норе серых хищников. Улучив момент, когда хозяева ушли на охоту, он протискивается в узкий лаз, где оказывается не в состоянии шевельнуть ни ногой ни рукой. И в таком беспомощном положении обнаруживает в кромешной тьме две пары зеленых огоньков. Излишне рьяный натуралист ошибся, волки не ушли из логова, они были там!

Живой, беззащитный, лакомый кусок человечины сам предоставил себя на волчий пир. Но хищники не стали злоупотреблять промахом человека, ставшего за прошедшие месяцы их добрым соседом. Невредимым выбрался ногами вперед естествоиспытатель из норы "свирепых убийц". Но при этом испытал такую бурную и сложную гамму чувств, что понял окончательно, - вся злоба человека на волков происходит от страха, от трусости. Весь поклёп, вся масса измышлений и наветов, возводимых на волка - для самооправдания. Человек боится волка, это главный фактор, а все дальнейшее - последствия: придумывая всяческие ужасы, человек становится героем в чужих, а самое необходимое для него - в своих собственных глазах.

А эскимосы не боятся волков, дружат с ними, вот они и видят их такими, как есть; нет у них и корысти, чтобы валить с больной головы на здоровую. Подружившись с эскимосами, Ф. Моуэт смог и на волков посмотреть глазами друга, а не перепуганного корыстолюбивого врага.

А если уж и стал нынешний волк в цивилизованных странах свирепым, то это случилось с ним не от волчьей его природы, а от человеческого воспитания. Это волк у человека научился зверству, а не наоборот. Даже собака, говорят, становится похожей на хозяина, пожив с ним бок о бок много лет. И другие звери тоже.

В том, что любовь составляет самую заметную особенность дикой природы, убеждается каждый, кто побывал в каком-нибудь "затерянном мире", где людей мало, и где они относятся к живым существам не с точки зрения потребительства.

В маршруте через хребет Касигмаем (Северная Камчатка), проходя узкой долиной горного ручья, наткнулся я на мирно пасущуюся медвежью семейку. Аппетитно щипала молодую траву огромная бурая медведица, рядом гонялись друг за другом легкомысленные, маленькие как собачонки медвежата.

Разминуться в ущелье не было никакой возможности, поворачивать назад означало потерять практически целый рабочий день. Я принялся фотографировать. Конечно, условия съемки были далеки от идеальных, в теснине царил полумрак, впору хоть лампой-вспышкой пользоваться. Но выбирать не приходилось, и я снимал кадр за кадром.

Но, наконец, она заметила меня. Бурая мамаша тотчас напряглась и превратилась в клубок стальных мышц и благородной ярости. Никаких колебаний нельзя было усмотреть во всех ее действиях с этого момента. Мама пошла в атаку на человека, такого страшного для любого зверя.

Чтобы покрыть разделявшее нас расстояние, медведице было достаточно нескольких секунд. Сорвалась она со старта мощным прыжком и шла прямо на меня широким наметом, не оставляя ни малейших сомнений в своих намерениях. Что было делать? Оружия со мной не было, товарищей - тоже.

Чтобы найти выход, у меня оставались считанные мгновения.

...Неожиданное, непривычное всегда вызывает подозрение. Неизвестность всегда таит неведомые опасности... Я схватил молоток, который у геолога всегда под рукой, и начал изо всех сил колотить по камню. Резкие металлические звуки произвели впечатление моментально. Конечно, остановиться, набрав такую скорость, медведица уже не могла, но она все же изменила курс и прошла мимо меня, прошла так близко, что я мог бы достать до нее рукой. Куда делись медвежата, я не заметил. До наблюдений ли было мне в те мгновения?

Защищая детей, медведица пойдет хоть на танк. В этом нет ни малейшего преувеличения. Трактористы с отдаленных камчатских сенокосов могут порассказать много историй, вызывающих искреннее почтение к звериным родительским чувствам.

В другой раз в ольховых джунглях оказался я между непослушным балбесом, убежавшим слишком далеко от заботливой мамы, и самой обеспокоенной родительницей. Поднявшись над кустами, она нервно фыркала, переминалась с ноги на ногу и переводила взгляд то на меня, то на сынишку. Поскуливая от страха и тяжело дыша, он сломя голову мчался по дуге вокруг меня к бурой маме. Я застыл на месте, стараясь не делать ни одного движения, которое могло бы быть расценено как проявление агрессивности. Долгими показались мне в кустарнике секунды, пока медвежонок бежал к медведице.

Встреча с медвежьей семейкой всегда связана с большим риском. Опытный камчатский охотник Родион Сиволобов утверждал, что у каждого зверя есть собственное представление об опасности и безопасности, как и о том, где проходит граница между этими состояниями души. Для большинства медведей она очерчивается радиусом в пятнадцать-двадцать метров, бурая мама считает, что жизнь детей надо защищать на более далеких подступах. Каких? Предугадать невозможно. Не переступи.

Познакомившись с моими фотографиями симпатичных мишуток, Родион только головой покачал:

- Думаю, долго вы не проживете...

Конечно, примеры благородных животных инстинктов в изобилии предоставляет не только Камчатка. У первопроходцев, соприкоснувшихся с недеформированными природными комплексами Африки, Америки, Азии, можно найти не менее убедительные доказательства гармонии и любви во взаимоотношениях одушевленных существ.

На стадо павианов, всполошенное выстрелами, напали собаки. Они отбили от взрослых маленькую обезьянку, которая испуганно заверещала в предчувствии неминуемой смерти. Тогда старый самец, не обращая внимания ни на собак, ни на охотников, изготовивших оружие, величественно и гордо возвратился к детенышу, погладил его, взял на руки и не спеша вернулся к стаду. Собаки, сконфуженные таким презрением к опасности, замолчали, а белые путешественники, восхищенные подвигом вожака, настолько прониклись к нему уважением, что даже не попытались разрядить в него свои ружья [16, с. 115].

Обезьяны умеют и любить, и выражать свои чувства. Хотя, на взгляд человека, детеныш очень некрасив, просто уродлив, мама не может налюбоваться на него: держит его перед собой, облизывает, ищет в шерстке насекомых, качает и баюкает малышку. При малейшей опасности мать криками заставляет своего ребенка вскочить ей на грудь, обняв руками мамину шею, а ногами - талию. Непослушание наказывается щипками, пинками, а иногда и пощечинами. Обезьяна делится с детенышем последним куском. Если же он умрет, мать от тоски часто следует за ним в могилу.

Священная обезьяна индусов, хануман, преподносит людям уроки материнской любви. Белому путешественнику случилось однажды подстрелить самку. Бедное животное как раз несло на себе детеныша. Почувствовав, что рана ее смертельна, мама собрала последние силы и заботливо пристроила его на ветвях дерева. Только после этого она упала вниз уже мертвой.

Даже кошка, кормящая котят, бесстрашно бросается на огромных псов, если увидит в них опасность для своих детей.

Морской исполин, гренландский кит, известен своей трусостью. Даже птицы, садясь на спину кита, способны привести его в ужас и заставить нырнуть. Миролюбием гиганта злоупотребляют его враги, смело нападающие на него и одерживающие над ним победы. Рыба-меч протыкает его своим страшным оружием; акулы, собравшись в шайку, вырывают зубами куски мяса из его тела.

Но горе врагу, посягнувшему на жизнь китёнка! Капитан Скоресби рассказывает, что однажды его команда решила загарпунить молодого кита-сосуна, в надежде приманить его мать. Она тотчас всплыла возле вельбота, схватила раненного детеныша и поплыла прочь от опасности, с силой вытянув из лодки 600 футов каната. Затем она всплыла на поверхность и приняла неравный бой с несколькими лодками китобоев. Она яростно металась из стороны в сторону, резко меняя направление и внезапно останавливаясь, раздавая ужасные удары хвостом направо и налево.

Первый гарпун, второй, третий попали в цель. Потом - еще три. Конечно, и здесь человек доказал свое превосходство. Ведь для него за этой трагедией стояли деньги, большие деньги. Заботливая мать, опутанная канатами, вынужденная тянуть за собой вельбот с китобоями, скоро испустила дух.

Не меньше впечатляет нежность соловьев к своим птенцам. Даже если взять их из гнезда, поместить в клетку, родители по-прежнему будут кормить своих детей, принося корм в клетку, преодолевая страх перед необычностью обстановки, неизвестностью, скрывающей опасность, незнакомыми и пугающими запахами и звуками.

Чета козодоев, увидевшая, что их кладка обнаружена врагом, начинает усиленно и изобретательно отвлекать его внимание, заманивать в сторону притворным бегством, имитацией ранения. Если это не помогает, козодои берут яйца, или даже птенцов, в клюв и переносят подальше от ненадежного места, сооружая новое гнездо где-нибудь в более укромном уголке.

На любого врага, даже на страшного поморника, нападает мать-чайка, у которой унесли птенца. Она летит вслед за хищником, в клюве которого корчится ее детеныш, хотя прекрасно знает, что поморнику ничего не стоит проглотить или бросить мелкую добычу, напасть на мать, разорвать ее на части и съесть по кускам.

Рискуя жизнью, отводят опасность от гнезда практически любые птицы. Для любой мамаши из мира дикой природы жизнь ее детей - прежде всего; свою жизнь не ставит она ни во что в этом сравнении.

И абориген это знал, перенимал, и при встрече с подобными проявлениями воздавал им должное. Убивать без нужды - грех, было его глубоким убеждением. Оставалось место в душе дикаря и для жалости: "Случайно пойманного птенца, лисицу с неважною летней шкурой и тому подобное они сейчас же отпускали на свободу; сами терпя недостаток в мясе, не убивали дикого оленя, которого им удавалось настичь, если он был очень худой; мучения раненного зверя всегда торопились прекратить и проч. Даже мальчишки не отставали в этом отношении от взрослых, сознавая, что всяким бесцельным истреблением животного, служащего здесь единственным средством пропитания, они совершают большой грех перед Богом", - так пишет о жителях села Марково поручик А.В. Олсуфьев, адъютант командующего войсками Приамурского военного округа, направленный в 1892 году на Чукотку для выяснения обстановки на северо-восточных границах Российской империи [66, с. 82].

А вот уже советские этнографы В.В. Лебедев и Ю.Б. Симченко [50] сообщают о чукчах севера Камчатской области. Когда женщины разыскивают в тундре мышиные норы и забирают оттуда приготовленные на зиму запасы, они выгребают кладовые грызунов не подчистую. Оставляют часть и хозяевам, более того, кладут юколу у входа в норку, приговаривая, - давайте меняться. А старый пастух, прослышав про нападение волков на оленей, обвиняет в конфликте не серых разбойников, а хозяев табуна. Наверное, предполагает он, вы не оставили волкам их долю, когда разделывали тушу в последний раз. И ворону надо оставлять законную его долю, иначе будет он выклевывать глаза у новорожденных каюю, когда при массовом отеле невозможно укараулить каждую важенку посреди кустарника.

Не нарушая интересов друг друга, мирно и согласно жили на лоне природы дикие люди и дикие звери. "Сие достойно примечания, - в своей знаменитой книге о Камчатке свидетельствует С.П. Крашенинников, - что тамошние медведи не делают вреда женскому полу, так что в летнее время берут с ними вместе ягоды, и ходят около их как дворовой скот, одна им от медведей, и то не всегдашняя обида, что отнимают они у баб набранные ими ягоды" [45, с. 247].

По всей стране, населенной скотоводческим племенем масаев в Африке, дикие животные были до появления цивилизации совершенно ручными, и нередко антилопы, зебры и газели безбоязненно паслись рядом с домашним скотом масаев, вблизи от их деревень [99, с. 439].

Когда ительмен встречал в лесу медведя, он обращался к нему с предложением - давай будем братьями. Ламуты считали медведя своим прародителем. Нельзя говорить плохо о медведе, учили своих детей чукчи, это шаман, одетый в медвежью шкуру, он способен на расстоянии читать мысли людей. Охотники юкагиры о медведе рассказывали, избегая называть его по имени - дед, старик, "он". Если им случалось убить медведя, они хоронили его, как представителя своего племени, на лабазе, устроенном в вершине большого дерева. Медвежатину можно было есть только после принесения искупительной жертвы.

...Зимой в долинах Корякского нагорья бураны заносят ягель многометровой толщей снега. Только самые сильные олени своими крепкими копытами в состоянии пробиться к запасам пищи. Могучие быки выкапывают настоящие траншеи в снегу. Они обкусывают лишь верхушки мха - сильные никогда не бывают жадными! - а за ними пристраиваются пугливые важенки с огромными глазами, голенастые каюю, больные, слабые - все те, кто без помощи самцов не смог бы добыть себе никакого корма.

А. Брэм пишет про обезьян, - они стараются при бегстве унести не только своих раненых, но и убитых. Понятно, откуда взялась пословица: сам погибай, а товарища выручай!

Хотя у пары кайр царит трогательное согласие относительно высиживания яиц, это настолько тяжкий труд, что выдержать тридцати-тридцатипятидневное утомительное сидение без перерыва оказывается невозможным даже для них. Но лишь яйцо окажется на открытом холодном воздухе, добродетельные соседки с радостью бросаются, чтобы хоть немного посидеть на нем.

Гаги даже воруют чужие яйца, чтобы высидеть их. Две гаги-соседки соединяются друг с другом в заботах о воспитании птенцов. Если одна из них погибает, оставшаяся в живых окончательно заменяет сиротам мать.

Ту же заботу о чужих детях наблюдал я и в оленьих табунах. Подрастающий, вечно несытый шаловливый каюю всегда найдет молоко у другой важенки, если его не смогла накормить собственная мама. Правда, детишки частенько злоупотребляют этой безотказностью. По-видимому, после наблюдений за оленями родилась пословица, что ласковый теленок двух мам сосет.

А как решаются пикантные проблемы в Природе, где нет никаких приличий, где все просто и естественно?

Даже медведи отказываются заниматься любовью, если интимность отношений им не гарантирована. Еще в XIX веке местные жители на Камчатке не отваживались выходить в тайгу во время медвежьего гона [33, с. 14). Михаил не приступает к процедуре ухаживания за Настасьей, если заподозрит присутствие какого угодно третьего лишнего, в бешенстве гоняется он даже за куропаткой, если она сядет поблизости, и стоит лишь прошуршать мышке в траве рядом, как Миша чувствует себя оскорбленным и забывает обо всем на свете.

И выглядит он в качестве кавалера очень симпатично.

...Большой и гладкий, почти черный медведь вел себя странно. Без труда изловив лосося в нерестовой протоке, с рыбиной в зубах он удалился за куст. Надолго собаке блин? Обычно косолапый управляется с неркой за минуту, а если не очень спешит - за две-три. Этот пропадал в зарослях гораздо дольше. Потом он вышел к воде, за несколько ленивых прыжков догнал очередную жертву, аккуратно унес за тот же куст, сразу вернулся, поймал еще рыбину, потом еще... Что он там, запасы на зиму готовит?

Наконец, секрет непонятного мишкиного поведения раскрылся. Между ветвями ольхача рядом с черной шкурой промелькнула бурая.

Михаил был не один, он ухаживал за подругой. Забота выглядела очень трогательной, его симпатия сама ни разу не наведалась на нерестилище, вся канитель и работа досталась на долю кавалера.

Мне уж было надоело вести подсчеты, сколько времени занимает медвежья трапеза и сколько рыбин может поглотить пара влюбленных. Я собрался уходить, но вдруг прямо на открытую полянку выкатился огромный черно-бурый клубок. Эффектно пройдясь колесом по ягелю, оба вскочили на задние лапы, и схватившись по-борцовски в стойке, принялись в обнимку топтаться по опушке. Широко разинув пасти, они покусывали друг друга сильно и нежно.

Неожиданно медведи упали наземь. Черный оказался сверху. Игриво наклоняя голову то вправо, то влево, он начал легонько прихватывать своими страшными зубами бурую шкуру там и тут. Мохнатая лапа совсем по-человечески обхватила шею ухажера и пригнула его книзу. Длинным красным языком подруга стала лизать Михаила. Он замер в том положении, в котором застало его проявление любви.

Это было теплым вечером 27 июля 1989 года на реке Курваям неподалеку от ее впадения в озеро Потат-Гытхын. Надвигающиеся сумерки вскоре совсем укрыли от меня то, что не предназначалось для постороннего глаза. Нет, не зря создала природа ночь для любви.

Наблюдения, до удивления похожие на мои, приводит Фарли Моуэт. В добрососедских отношениях жил канадский писатель несколько месяцев рядом с волчьей семьей. Пораженный царственно благородной осанкой супруга, наблюдатель назвал его Георгом по имени английского монарха, за которого сражался он на фронтах второй мировой войны, супруге дал имя Ангелина.

Теплым июньским днем писатель увидел супружеские ласки пары волков, уверенных в полной интимности своих отношений. Разыгравшаяся Ангелина внезапно прыгнула на Георга. Пытаясь увернуться, тот споткнулся и упал. Волчица мгновенно оказалась сверху, сильно кусая его за загривок, потом вскочила и помчалась, описывая круги. Волк поднялся и бросился вдогонку, с большим трудом настиг беглянку и в свою очередь принялся кусать ее в спину.

Затем роли переменились, уже Ангелина погналась за супругом, метавшимся то в одну, то в другую сторону. Наконец, оба волка упали, потеряв равновесие и, сцепившись, покатились к подножью песчаного вала. Внизу они встали на дыбы, Ангелина передними лапами обняла Георга и принялась облизывать его своим длинным языком, и все это, говорит Ф. Моуэт, очень походило на поцелуй.

Долго ласкались и играли волки, пока не заметили человека. Самец мгновенно превратился в страшного и грозного зверя, каким он и был на самом деле, тотчас напрягся и оскалил зубы, показывая всем своим видом, что он вовсе не в восторге от присутствия свидетеля.

Впоследствии исследователь волчьих нравов много раз наблюдал, как Ангелина заигрывала с Георгом, подстерегая его при возвращении с охоты, набрасываясь на него "внезапно" из засады, а матерый волк, который, конечно, должен был почуять и предвидеть готовящееся нападение, делал вид, что испуган, шарахался, неуклюже падал. Затем следовало взаимное обнюхивание, объятия. Супружеская пара каталась по земле, проявляя бурную радость встречи после короткой разлуки.

Волк находит себе подругу один раз и на всю жизнь. Канадские эскимосы, проживавшие в районе исследований Ф. Моуэта, рассказали ему, что Ангелина и Георг живут в этом логове совместно уже пять лет. В пересчете на сравнительную продолжительность волчьей и человеческой жизни это равносильно тридцати годам супружества мужчины и женщины.

"Если фраза "только смерть разлучит нас" для большинства людей не более как жалкий обман в брачном договоре, то у волков это непреложный закон. Волки строго придерживаются единобрачия" [62, с. 61].

И эти животные чувства повернется язык называть низменными?

...Что такое цветок? Цветение - праздник любви. Цветок должен цвести, даже если за цветением и следует смерть, говорит Жан-Мари Гюйо. Цветок, обязанный умереть, оставляет лишь воспоминания о красоте, и человек, у которого они есть, становится лучше, чем человек без такого воспоминания. Не будет цветка - человек, как и любое другое живое существо, не будет стремиться к совершенству. Иначе для чего в природе столько красоты?

Зачем павлину хвост? Чтобы радовать, вдохновлять кого-то. Конечно, прежде всего подругу, но ведь не только ее. Не было путешественника, не говоря уже о туземцах, более восприимчивых к красоте, который без восторга, равнодушно прошел бы мимо павлина, особенно если увидел его на воле, в дикой пустыне, в тропическом лесу.

А природа не поскупилась и на красоту иного рода. Сладкозвучные песни поэтов и музыкантов не являются ли бледным подражанием чему-то более вдохновенному?

Зачем поет человек? Песня - не только произведение искусства, она и средство общения. Совместное житие состоит не только в совместном труде, это и совместные переживания. Если ты человек, если ты живешь, если ты радуешься, поделись своей радостью, передай ее ближнему. Может, ему плохо, у него что-то стряслось, и ему очень нужно, чтобы кто-то поделился с ним своими нормальными чувствами...

Разучились люди общаться, делиться радостью. Да поучитесь вы хоть у птичек! Если ты рад солнцу и ласковому ветерку, если ты рад встрече с такими же живыми существами, как и ты сам, - щебечи об этом, ради бога! А если у тебя несварение желудка, помолчи ты об этом, ведь еще хуже будет твоему же желудку от твоего же нытья. Послушай лучше того, кому есть чем поделиться, пусть поет, выдумывает, пробует, пусть творит. Поучись у него искусству дарить радость всему окружающему миру, как птичка дарит радость своим щебетанием всем, кто ее слышит.

И пусть тебе станет стыдно перед малой пташкой. Позавидуй ты ей, в конце концов, потому что она умеет жить и радоваться, а ты нет.

Соловей поет своей подруге, сидящей в гнезде. А птицы чомги из семейства гагар поют вместе, дуэтом. Они всегда плавают рядом друг с другом и, стоит одному куда-нибудь удалиться, другой тотчас начинает громкими криками звать его обратно.

Примеры общительности звери преподносят и людям. Племена, не потерявшие контакта с природой, настолько привыкли к общественной жизни людей и животных, что у них вызывали суеверный ужас одинокие звери, уподобляющиеся угрюмым бирюкам, или же отдельно стоящие деревья. О таких изгоях слагали легенды, их пугались, почитая колдунами, преступниками, отверженными, потерянными... Многие народные сказки, песни посвящены существам, страдающим от одиночества: но нельзя рябине к дубу перебраться, знать, судьба такая - век одной качаться... Горькая судьба в мире общественной жизни!

И только современные европейцы, наблюдая тягу живых существ друг к другу, говорят о стадности, как о чем-то, доказывающем неполноценность "братьев наших меньших" Но стоит ли обижать животных презрительными наименованиями? "Стадность" содержит в себе много поучительного даже для такого царя зверей, как человек.

Даже основоположник дарвинизма, во второй своей главной книге "Происхождение человека", признает существование у животных не только инстинкта взаимопожирания, но и инстинкта взаимопомощи и общительности: "Многие виды животных общественны; известны даже случаи, что разнородные виды держатся вместе, как, например, некоторые американские обезьяны или соединенные стаи галок, ворон и скворцов. Человек обнаруживает то же чувство в своей сильной привязанности к собаке, за которую та платит ему с избытком. Каждый заметил, вероятно, как несчастны бывают лошади, собаки, овцы и т. д., разлученные со своими товарищами, и как, по крайней мере первые, радуются при встрече между собой" [31, с. 217].

И подтверждений инстинкта общительности ничуть не меньше, чем доказательств конкуренции. Их больше, гораздо больше.

Взять хотя бы птичьи базары. Соседи живут там в большой тесноте, но не в обиде. Они не ссорятся за место, за пищу, умеют уважать права друг друга, чужие интересы. Воришку, укравшего травинку из чужого гнезда, тотчас принимаются клевать все соседи, не только пострадавшие хозяева.

Стаи пеликанов мирно живут друг возле друга на берегу моря, и каждая ведет промысел на своем рыболовном участке. Тысячи птиц и млекопитающих умеют достигать согласия насчет места для охоты, для ночлега, для гнездования. Находят бесконфликтное решение спорных проблем волки, медведи, орлы и львы.

Когда Ф. Моуэт поселился рядом с волчьей семьей, хозяевам, конечно, не понравилось, что какой-то чужак обыкновенным самозахватом отнял у них кусок их земельной собственности. Вдобавок это нарушило их привычные пути сообщения, им пришлось пересматривать расположение своих охотничьих троп. Тем не менее царственно благородные звери не стали по-человечески "права качать", ведь принципиальность в житейских мелочах по-другому называется склочностью, а такое разве пристало властелину тундры?

Они уступили человеку клочок земли. Друг другу человек и звери не мешали. Волки охотились, воспитывали детей, заботились друг о друге, не встречая никаких помех со стороны новосела, а человек так же беспрепятственно занимался своим делом - наблюдал жизнь зверей, делал записи, учился у "серых разбойников" правилам добрососедства и общежительства.

...Стадность обычно понимается как полное обезличивание, превращение отдельных особей в тупых, одинаковых во всем скотов. Но ведь любой, кто хоть когда-нибудь видел стадо на воле, не согласится с этим утверждением. Даже в трехтысячном табуне нет и двух оленей, неотличимых друг от друга. Пастух, поработавший в бригаде три-четыре месяца, уже различает "в лицо" 80% личного состава. Опытные же оленеводы знают каждого. И этот каждый отличается от своего товарища также и повадками, характером.

Многоопытные важенки держатся вместе, они имеют колоссальный авторитет среди сородичей. Стоит им принять решение, и табун, по искреннему своему уважению к их познаниям, принимает с доверием их умозаключение. В лесу рогов отыскивают старые пастухи знакомых важенок, подают им команду - или даже совет? - спокойным голосом, и почтенные матроны, воспринимающие мнение бригадира с таким же вниманием, с каким к их собственному решению относятся младшие родичи, поворачивают все стадо туда, где больше пищи, меньше комаров, где по речкам есть чистые песчаные берега для водопоя.

Те же взаимоотношения и в муравейнике, в пчелином улье. Пчела, нашедшая нектар, выписывает на стенке улья замысловатые рисунки в ритуальном танце, объясняя подругам, где есть надежды на богатый взяток. И муравьишка, нашедший корм, показывает товарищам, куда надо идти за добычей.

Вы только посмотрите, какая слаженность действий царит в улье или в муравейнике, какое четкое распределение ролей! Правда, именно это обычно и служит главным аргументом обвинения. Название муравейника стало уже нарицательным. Там, мол, одни лишь бездушные безличные винтики чудовищного механизма. Сами по себе, индивидуально, они нежизнеспособны, потому и вынуждены жить вместе.

А что такое тогда современный город, нынешнее цивилизованное общество? Вот уж где распределение ролей, которое никакому муравейнику не снилось! И разве в состоянии выжить какой-нибудь дизайнер, программист или бульдозерист, если прочие члены муравейника не будут строить для него дома, добывать нефть, печь хлеб и ремонтировать канализацию?

И где тут хваленый индивидуализм, личная свобода и независимость? Не было человека более независимого и лично свободного, чем Робинзон Крузо, и не было человека, который мечтал бы больше чем он об избавлении от этой свободы и независимости. Человек нуждается в обществе себе подобных ничуть не меньше, чем пчела, и зависит от поведения собратьев не меньше, чем муравей.

Взаимная помощь - всеобщий закон животного царства. И вот что пишет об этом наш великий дальневосточный знаток природы С.П. Кучеренко [49, с. 61].

Здоровая ворона кормит, обихаживает и лечит свою больную подругу. Может, даже и не подругу, а так, случайную знакомую или даже соперницу, завистницу. Но ведь живая душа пропадает, родственная душа, как же можно поминать разногласия! И наглая черная шкодница принимается изобретательно спасать умирающую птицу, возможно, и ей самой не более симпатичную, чем нам с вами. Ну, кормить-то, оно большого ума не требует, но ведь больной нужно и питье, как напоить неподвижную пациентку? Это же задача, настоящая задача, требующая творческого мышления, отсутствующего, как мы знаем, у бессловесных тварей. А бессловесная тварь эту трудную задачу решила, как вряд ли решил бы ее городской школьник. Ворона просто накормила подругу... снегом. И привлекла к оказанию помощи человека. И вот в соавторстве с человеком здоровая ворона излечила соплеменницу, чтобы та и далее могла продолжать каркать и пакостить людям.

Стоило ли? Ну а зачем жить, если не можешь услышать одинокий крик жалобного козодоя и спор лягушек ночью у пруда? Ведь украшают нашу жизнь не только павлины и соловьи, козодои и лягушки, оскудело бы многоцветье и многоголосие природы без вороны.

Однажды белый охотник, проплывая мимо волчьей норы на лодке, убил волчицу. У нее осталось несколько осиротевших волчат. Молодые эскимосы, наблюдавшие эту трагедию, очень переживали за бедных зверенышей и решили даже забрать волчат и подложить их недавно ощенившейся суке, которая выкормила бы чужих детей как своих собственных.

Но шаман отговорил неопытных охотников. В этом нет нужды, сказал он, волки умеют сами решать свои проблемы. И в самом деле, вскоре у норы появился овдовевший волк-папа, с ним был другой волк. Оба вползли в логово, а когда вылезли, каждый нес в зубах по волчонку.

Они отнесли детенышей в другую нору, где их уже ждала другая мама. Она приняла их и сразу начала кормить, а самцы побежали за другой парой осиротевших волчат.

Понятия "чужие дети" для волков не существует, сирот у них не бывает. Детишки, оставшиеся без родной мамы, воспитываются и выращиваются другой мамой, которая не разделяет детей на своих и чужих, а заботится о них и любит их всех одинаково. Но ведь так же решают проблему сиротства и эскимосы! И не у волков ли они переняли благородство?

Высшим проявлением альтруизма в животном мире можно считать заботу о чужаках, представителях другого вида. Когда И.В. Гете услышал от зоолога И.П. Эккермана, что птенец, выпавший из гнезда, был подобран и спасен птицами другого вида, это привело его в сильнейшее волнение. "Если, - сказал он, - это окажется общераспространенным фактом, то это объяснит божественное в природе" [48, с. 37].

Это оказалось общераспространенным фактом. Малиновка, если подложить ей в гнездо других птенчиков, воспринимает поначалу их настороженно. Но стоит лишь им запищать от голода, ее доброе сердце не выдерживает, она принимается кормить из клювика чужих так же, как и своих.

Ну, хорошо, возможно, такое иногда случается, но все же это, надо полагать, не норма, а редчайшее исключение, может усомниться цивилизованный человек. Что ж, ответ на этот вопрос может дать кукушка, подкладывающая свои яйца в чужие гнезда. Она имеет полное основание надеяться, что родители, обнаружив, что кормят чужого птенца, тем не менее не лишат его своей заботы. Если бы это было не так, давным-давно нам не у кого было бы спрашивать: "Кукушка-кукушка, сколько лет мне еще жить?"

На той же статистике базируются расчеты охотников, привязывающих в камышах подсадных уток. Они так же твердо рассчитывают на то, что инстинкт общительности, тяга к себе подобным - не выдумка философов, а реальности дикой природы.

окончание в следующем сообщении
koto
Сообщения: 179
Зарегистрирован: 11.12

Уроки родной природы - окончание

Сообщение koto »

...Говорят, что арсеньевском Дерсу - девяносто процентов Арсеньева, но тогда в дарвиновской дикой природе - девяносто процентов Мальтуса, при этом вся конкуренция, взаимоистребление, взаимопожирание - стопроцентно мальтузианские.

Теорию Дарвина, объявляющую всеобщее взаимопожирание движущим фактором прогресса, Лев Толстой назвал "очевидно безнравственной" [92, с. 92].

В своей автобиографии Ч. Дарвин пишет, что познакомившись в октябре 1838 года (то есть за двадцать один год до появления "Происхождения видов") с книгой Т. Мальтуса "О народонаселении", он "оценил все значение повсеместно совершающейся борьбы за существование и сразу был поражен мыслью, что при таких условиях полезные изменения должны сохраняться, а бесполезные уничтожаться. Результат этого - образование новых видов. Наконец-то я обладал теорией, руководясь которой мог продолжать свой труд..." [30, с. 60].

И во введении к своей главной книге он подчеркивает, что в ней будет изложена "...борьба за существование, проявляющаяся между всеми органическими существами во всем мире и неизбежно вытекающая из геометрической прогрессии их размножения. Это - учение Мальтуса, распространенное на оба царства - животных и растений" [29, с. 87].

Но учение Мальтуса не имеет никакого отношения к биологии, это теория чисто социальная! И создавалась она по соображениям полемическим - для устранения или по крайней мере для уменьшения влияния книги Вильяма Годвина "Исследование о политической справедливости" [25], которая принесла автору вполне заслуженную славу, выплеснувшуюся далеко за пределы Британии.

В. Годвин был популярнейшим в то время публицистом и писателем, основоположником учения об анархии, автором трактатов и романов о справедливом общественном строе, об общинном укладе жизни. Среди его последователей - английский социалист Роберт Оуэн, воплотивший многие его проекты в жизнь, организовавший рабочую коммуну на своей хлопчатобумажной фабрике в Нью-Ленарке, о которой с восторгом писал А.И. Герцен [23] и которую посетил в 1815 году Николай I, тогда еще не император; П.А. Кропоткин тоже считал себя последователем В. Годвина; наконец, П. Б. Шелли был не просто вдохновенным продолжателем дела В. Годвина, он стал и продолжателем рода Годвина, женившись на его дочери Мэри, тоже писательнице-романистке, и сына своего поэт назвал Вильямом в честь деда.

Но неужели в живой природе не существует стремления каждого вида к размножению в геометрической прогрессии?! Даже укроп, если бы ему никто не препятствовал, покрыл бы своей зеленью всю поверхность земной суши! [56, с. 8]. Что ж, такая теория имеется, но есть и масса противоречащих ей фактов.

Волки, со своими волчьими законами, умеют сознательно воздерживаться от брачных отношений. Сильные самцы поселяются рядом с какой-либо супружеской парой на положении "третьего лишнего", "друга семьи", да и цветущие самки, проживая отдельно или тоже где-то по соседству с другой семьей, остаются девственницами. И семейные пары сами регулируют свой приплод, принося то по восемь волчат, то по два-три, а то и вовсе по одному. В результате получается, что в предчувствии надвигающейся бескормицы волчья популяция резко снижает свою численность.

Умеют регулировать свою численность, не прибегая к взаимопожиранию, и другие виды животных. Так, арктические канюки, птицы семейства ястребиных, в годы, "урожайные" на мелких грызунов, несут по пять или шесть яиц; когда же полевок и леммингов мало, канюки кладут лишь одно яйцо, а то и вовсе не несутся.

Регулирование без взаимопожирания происходит и другими путями, например, при возникновении эпизоотий, опустошающих популяцию, вспышках бешенства, чумы и чесотки. Иной год мне приходилось наблюдать среди камчатских грызунов - евражек - аномально высокий процент пораженных бешенством; массовые выселения с данной территории мышей, леммингов описывают многие биологи, и не всегда эти выселения - переселения, потому что неизвестно, куда переселяются грызуны. Целыми стаями выбрасываются на берег киты... Короче говоря, в дикой природе есть много механизмов саморегуляции численности.

Это что касается внутривидовой конкуренции. А вот есть ли межвидовая конкуренция? Все-таки, как ни говори, а волк - не вегетарианец.

От эскимосов Ф. Моуэт [62] услышал такую легенду. Сначала бог создал человека, а потом сотворил оленя карибу для его пропитания. Человек стал добывать самых жирных, самых больших и сильных оленей, и оленье поголовье стало с каждым поколением все хиреть и хиреть, слабеть и вырождаться. Плохо стало обоим творениям.

И тогда бог подарил оленю и человеку волка. "Серый разбойник" стал поедать всех слабых, больных, неспособных к произведению на свет здорового потомства. Воспрянуло рогатое племя, повеселел человек, спас волк человека от голода, а карибу от вырождения.

И в самом деле. Исследуя волчьи экскременты, Ф. Моуэт обнаружил в них остатки тканей лишь больных оленей, пораженных бациллами и паразитами, увечных и уродливых. Задирал волк только таких, которые и без того были на грани естественной смерти. Никакого ущерба не наносил хищник, таким образом, оленьему стаду! Более того, устранял рассадники всяческих инфекций, предотвращал вспышки эпизоотий.

Да и камчатский медведь... Ему тоже достается лишь олень, приговоренный к смерти, лежащий покорно в ожидании неизбежного своего конца. Это я уже сам наблюдал в горной тундре по нашу сторону Берингова пролива.

Но не только методом отбора волк улучшает оленьи стада. Он еще и тренирует оленя. Поначалу Ф. Моуэта поразило, что олени пасутся рядом с волками, не проявляя ни малейшего беспокойства, а когда однажды ему самому захотелось приблизиться к пасущимся копытным на такое же расстояние, как и волки, олени в панике разбежались.

И карибу, и опытные волки прекрасно понимают, что серому хищнику не догнать здорового оленя. Вот они и живут бок о бок, занимаясь каждый своим делом. Волки спят, олени щиплют мох и траву почти у них под носом.

А волчий молодняк еще не набрался опыта, то и дело он бросается в атаку, и пугливые травоядные, не очень-то испуганные, отбегают от них ровно настолько, насколько необходимо. Когда волчата совсем выбиваются из сил, погоня прекращается на том самом месте, где волки остановились в изнеможении. И те и другие довольны, - и хищники, и их жертвы получили хороший заряд бодрости, размялись, потренировались, закалились. Необходимо самим оленям, чтобы кто-то их гонял и тренировал, готовил для будущей суровой жизни, не давая разнеживаться и расслабляться.

- Я же говорил тебе, что карибу кормят волков, а волки делают карибу сильными, - так эскимос Утек прокомментировал увиденное белому человеку.

Это тяжелая работа - делать оленей сильными. Когда табун защищен от опасностей человеком, пастуху приходится брать на себя тренировку молодняка. Если оленят не гонять, они вырастут слабыми, изнеженными, большой падёж будет в табуне зимой, объясняли мне кочевники-оленеводы на Камчатке. И потому самая трудная для них задача - делать для домашнего оленя то самое, что делает для диких карибу волк. Вот и решайте сами, волк - враг оленя или друг?

Неграмотный эскимос формулирует "закон джунглей" совсем не по Дарвину:

- Ты и я - все мы одной крови! И волк, и медведь, и олень, и человек...

А взаимоотношения между рыбаками и рыбой? Лосось на Камчатке идет в реки на нерест такими массами, что аборигены говорят, - здесь только заяц не питается рыбой. Пир горой во время рунного хода начинается не только у зверья - все пернатые, от хищных птиц до ворон и чаек, отъедаются на дармовых харчах, и даже олень и корова не брезгуют отнерестившимся лососем для восполнения белкового дефицита. И никого из них нельзя назвать врагом лосося, наоборот, все они - друзья и помощники.

Вот приходят на нерестилище первые, самые сильные лососевые пары - гонцы. Они должны оставить самое жизнеспособное потомство. У них полный простор для выбора мест, где выметать икру, полить ее молоками и закопать песком для лучшего сохранения и для создания оптимальных условий появления мальков из икринок. Их никто и не пытается поймать, потому что они самые быстрые и самые выносливые, самые верткие, и кроме того, им нерестилище никак не ограничивает свободу маневра.

...Чем дальше, тем больше подходит рыбы, для нее уже нет места на дне, не занятого чужими кладками. И им не остается ничего иного, как перекапывать, уничтожая, предыдущие кладки, и откладывать на их месте свою икру. Дозволять им делать это значило бы наносить непоправимый ущерб будущим поколениям, потому что потомство этих более слабых, отставших в путешествии рыбин было бы менее жизнеспособным.

Но именно в это время всем рыбоедам как раз и предоставляется практически ничем не ограниченная возможность полакомиться. Их жертвы уже не такие прыткие, да и увернуться им некуда, вокруг - настоящая толкучка, сосед за соседом бок о бок. Хищники наедаются до отвала, убивая двух зайцев сразу: они решают свои гастрономические и заготовительные проблемы и избавляют самое сильное лососевое потомство от уничтожения.

Вот уж, так и хочется сказать: и волки сыты, и овцы целы. Пословица-то привлекает внимание к логической несовместимости этих взаимоисключающих утверждений, а в природе именно это и совмещается, более того, является нормой.

...В последние годы резко обострился интерес к альтернативным, недарвинистским, антидарвинистским биологическим теориям. Уж очень очевидным стал тупиковый характер этого традиционного направления. И на передний план вышли построения П.А. Кропоткина. Его идеи мне особенно близки и понятны. Я прошел тот же путь: сквозь тайгу и общение с аборигенами - к прозрению.

Попробую изложить основные идеи его этического учения [48]. Откуда в человеке благородство, самопожертвование, доброта и любовь к ближнему? Они не продукт холодного расчета, убеждения, что так будет полезнее, не результат покорности писаным законам и повелениям государства, не порождены они и страхом перед загробным наказанием или верой в религиозные догмы.

Так уж повелось в живой природе, и человеческое общество не может быть единственным исключением. Не зубы и когти, не сила и коварство способствуют выживанию вида, а инстинкты добра, заботы и взаимопомощи. Сильные защищают слабых, родители жертвуют собой ради спасения детей. Слепого пеликана, неспособного ловить рыбу, кормят сородичи. Краба, совершенно беззащитного во время линьки, охраняют другие крабы.

Жадность, нечестность сурово преследуются. К муравью, отказавшемуся поделиться добычей, собратья относятся как к врагу. Воробьишку, стащившего соломинку из чужого гнезда, принимается дружно клевать вся стая. Сильных и коварных пчел, решивших поживиться за счет сообщества, прочие обитательницы улья могут убить на месте. И получается, что самые конкурентоспособные особи, обреченные согласно дарвинизму на победу, на самом деле терпят поражение и лишаются всякой возможности на воспроизводство себе подобных в будущих поколениях и на наследственное закрепление антиобщественных инстинктов алчности, жестокости, эгоизма. И у любого другого вида самые выдающиеся представители, если их собственные интересы идут вразрез с интересами вида, становятся не героями, а изгоями. Выродками.

Процветание вида обеспечивается не выживанием наиболее приспособленных в борьбе друг с другом за пищу и за любовь, а выработкой инстинктов общительности. Половой отбор действует, но побежденные обычно не предаются смерти, а уступают поле боя сопернику. Естественный отбор существует, но его орудием являются не клыки и когти ближнего, а стихии, катастрофы, ураганы, неурожаи. Критерий отбора - не конкуренция, а стойкость к жизненным невзгодам и трудностям.

Избыточное производство зародышей - это лишь одно из типичных проявлений инстинкта самосохранения. Живое существо многое производит в избытке, опасаясь, что именно этого может не хватить ему для поддержания жизни, для продолжения жизни, - не расширенного воспроизводства, а самого что ни на есть простого воспроизводства в условиях перерасхода жизненного ресурса. Например - организм теряет слишком много тепла в суровом северном климате. Реакция совершенно естественна: кроме заботы о теплосбережении (шерсть, подшерсток, подкожный жир и сало) возникает нужда усиленно компенсировать потери энергии, и животное ест, ест, ест...

Пасечники заметили, - если нектар липы интенсивно потребляют пчелы, то липа отвечает на это усилением нектаровыделения: пчелы раздаивают липу! [36, с. 22] А разве не так обстоит дело и с раздаиванием коровы? Если молоко из вымени регулярно выдаивать, то буренка, обеспокоенная, что теленочку может не остаться, будет стараться из всех сил покрыть недостачу, и чем больше ее доить, тем больше она будет давать молока. И наоборот, чем меньше доить стадо, тем меньше становится производство молока.

Ну кто же усмотрит агрессию, конкуренцию в избыточности (с точки зрения единственного теленка!) производства молока мамой? Да неужели в самом деле, корова, давая избыток молока, намерена вырастить теленочка конкурентоспособным, то есть готовым подавить, забодать и растоптать всех своих друзей и сверстников в детских шалостях и радостях? Абсурд, да и только! Все стремления мамы - сделать сыночка жизнеспособным, чтобы он мог жить сам и радовать других, вовсе же не лишать жизни друзей!

И если корневище папоротника оказывается оборванным после того, как кабан в поисках пищи перерыл землю, или оно в некоторых местах было обожжено мимолетным верховым палом, то на этом внезапно возникшем раневом окончании начинается усиленное ветвление и разрастание корня с последующим выбрасыванием вайи за вайей на поверхность. Появляются новые всходы и стебли.

И чтобы сделать траву гуще, ее регулярно выкашивают, тем самым пробуждая ее воспроизводственные силы. Да и все в природе вообще сработано с многократной подстраховкой на случай неблагоприятных обстоятельств. То есть для обеспечения самосохранения независимо от любого поворота событий.

Ну и чем же чрезмерность производства молока отличается от чрезмерности выделения семени? Это та же самая поправка на возможные потери, в которой нет ни малейшего стремления подавить конкурента. Треска, выбрасывая миллионы икринок, вовсе не собирается тем самым лишить все прочие виды ни пищи, ни кислорода, ни места под солнцем. Она просто заранее компенсирует колоссальные потери потомства. И потери, кстати говоря, не по вине тех, кто хочет во что бы то ни стало сожрать ее детенышей, а потери от низкой (или, наоборот, высокой) температуры, от нехватки кислорода, да мало ли от чего еще может погибнуть икринка?

А колоссальная, миллионнократная избыточность размножения бабочек-поденок? Беспомощные существа, летающие деликатесы для всех, кому не лень, они что, завоевать планету собрались? Да их единственное стремление - оставить на развод хоть парочку экземпляров!

И после испепеляющего огненного смерча, оставившего за собой черную пустыню от горизонта до горизонта, как же природа смогла бы восстановить жизнь на выжженных площадях, если бы пара особей давала в следующем поколении тоже всего две лишь особи? Сколько бы тысяч лет понадобилось на восстановление, и сколько бы еще площадей за это время опустошил огонь? Ведь для пожара совсем не обязательны ни окурки, ни искры, вполне достаточно засух и молний, на которые природа не скупится, как и на все прочие свои проявления. И не подавил ли бы в таком случае натиск смерти оборону жизни? Не превратилась ли бы зеленая наша планета в черную планету?

А ведь так же и с человеком. Если он живет в тепличных условиях, то многие его способности остаются дремлющими, не проявленными, не раскрытыми. Но лишь подступит беда к родному порогу, придет ли мор и глад, война либо чума, как сразу пробуждаются все возможности, творческая мощь, физическая и психическая энергия в самом заурядном обывателе! Эпоха потрясений рождает героев. Если бы причиной была конкуренция, стремление подавить ближнего, то зачем было бы дожидаться смертельных опасностей?

Главный стимул развития, согласно П.А. Кропоткину, - стремление выжить вместе, а не спастись поодиночке, да еще за счет сородичей. Стремление выжить вместе приводит к формированию таких норм поведения, которые даже у "братьев наших меньших" язык не повернется назвать низшими, животными инстинктами.

Взаимопомощь сильнее борьбы, мягкие тела долговечнее железа. Скорее человечество опустится на четвереньки, чем станет безнравственным, убежден П.А. Кропоткин, потому что нравственность, забота о ближнем, потребность жить в ладу и гармонии со всеми себе подобными зародились раньше, чем прямохождение. Общество древнее, чем человек. Взаимопомощь - двигатель прогресса.

"Взаимопомощь... представляет лучшее оружие в великой борьбе за существование, которая постоянно ведется животными против климата, наводнений, бурь, буранов, и мороза и т. п., и постоянно требует от животных новых приспособлений к постоянно изменяющимся условиям жизни. Взятая в целом, природа ни в каком случае не является подтверждением торжества физической силы, скорого бега, хитрости и других особенностей, полезных в борьбе. В природе мы видим, наоборот, множество видов безусловно слабых, не имеющих ни брони, ни крепкого клюва или пасти для защиты от врагов, и во всяком случае вовсе не воинственных; и тем не менее они лучше других преуспевают в борьбе за существование и благодаря свойственной им общительности и взаимной защите они даже вытесняют соперников и врагов, несравненно лучше их вооруженных. Таковы муравьи, пчелы, голуби, утки, суслики и другие грызуны, козы, олени и т. д. Наконец, можно считать вполне доказанным, что тогда как борьба за существование одинаково ведет к развитию как прогрессивному, так и регрессивному, т. е. иногда к улучшению породы, а иногда и к ее ухудшению, практика взаимопомощи представляет силу, всегда ведущую к прогрессивному развитию. В прогрессивной эволюции животного мира, в развитии долголетия, ума и того, что мы в цепи живых существ называем высшим типом, взаимопомощь является главною силою. Этого моего утверждения до сих пор не опроверг ни один биолог" [48, с. 32-33].

Так, по мнению Н.А. Северцова, утка в общем плохо организована, но она практикует взаимную поддержку и, судя по ее бесчисленным видам и разновидностям, она положительно стремится распространиться по всему земному шару. Инстинкт общительности следует признать настолько всеохватным, что он проявляется даже среди тех животных, у которых даже материнский инстинкт еще не сформировался, например, у рыб.

"И наконец, подвигаясь в каждом классе животных к высшим представителям этих классов (муравьям, осам и пчелам у насекомых; журавлям и попугаям среди птиц; высшим жвачным, обезьянам и, наконец, человеку среди млекопитающих), мы находим, что отождествление особей с интересами своей группы, а иногда даже и самопожертвование ради группы растут по мере того, как мы переходим от низших представителей каждого класса к высшим, в чем, конечно, нельзя не увидеть указания на естественное происхождение не только зачатков этики, но и высших этических чувств.

Таким образом оказывается, что природа не только не дает нам урока аморализма, т. е. безразличного отношения к нравственности, с которым какое-то начало, чуждое природе, должно бороться, чтобы победить его, но мы вынуждены признать, что самые понятия о добре и зле и наши умозаключения о "Высшем добре" заимствованы из жизни природы (курсив П.А. Кропоткина - Ю.С.). Они - не что иное, как отражение в рассуждениях человека того, что он видел в жизни животных; причем во время дальнейшей жизни обществами и вследствие такой жизни названные впечатления складывались в общее понятие о Добре и Зле. И нужно заметить, что здесь мы имеем в виду вовсе не личные суждения исключительных людей, а суждения большинства. Эти суждения уже содержат основные начала справедливости и взаимного сочувствия..." [48, с. 33-34].

Так же как для Ч. Дарвина первотолчком к оформлению множества накопленных собственных материалов в единую связную систему послужила теория Т. Мальтуса, так и для П.А. Кропоткина побудительным мотивом создания нового направления в биологии стал доклад профессора Санкт-Петербургского университета К.Ф. Кесслера "О законе взаимопомощи" на съезде русских естествоиспытателей в январе 1880 года. Эта постановка была хорошо воспринята русскими зоологами потому, что представления об общительности и доброжелательности оказались очень близкими нашему национальному менталитету.

Подобное, увы, и в самом деле познается подобным. Любое общество, глядя в природу, видит в ней только то, что есть в самом этом обществе.

"Закон джунглей" происходит из асфальтовых джунглей, и лишь впоследствии он был перенесен в природу; и если дикая природа отторгала это чужеродное тело, то извращенная, деформированная влиянием потребительского общества природа (природа ли это вообще, если она не дикая?) приняла его в свое лоно. Далее круг замкнулся, уже из закона природы выводилось, что и общество несет на себе родимые пятна породившей его жестокой стихии, и лишь по мере возвышения человеческого начала и освобождения от животного можно достигнуть высокого уровня нравственности.

Приложимость "закона джунглей" к природе европейские естествоиспытатели доказывали многочисленными примерами. П.А. Кропоткин видит причину этого парадокса в том, что европейцы имели дело в основном с нарушенными биоценозами, деградировавшими под влиянием потребительского общества [47; 48]. Описания А. Брэма, А. Гумбольдта, самого П.А. Кропоткина, познакомившихся с первозданной, девственной природой Африки, Америки, Азии, богато иллюстрируют противоположные выводы. Мои собственные наблюдения заставляют меня присоединиться к точке зрения нашего знаменитого князя-анархиста.

Конечно, девственная природа - не монастырь, тигра на растительную диету не посадишь, хищники останутся хищниками. Однако взаимоистребления среди своих здесь нет, преобладает взаимопомощь.

Жан-Жак Руссо считал все зло человеческого общества происшедшим от цивилизации, источником добра он считал природу и призывал вернуться к естественному образу жизни. Но и его выводы не нашли понимания среди современников. Вольтер отреагировал язвительно, выразив сожаление, что ввиду старости и болезней он не может сбросить с себя одежду культурного человека и бежать на четвереньках в лес [21, с. 47]. Близкой была реакция и других критиков.

Нет, только человек в состоянии привнести в животный мир дарвиновский закон джунглей. Но, конечно, не эскимос, породнившийся с волком, не негр, опасавшийся убить невинного крокодила, не Дерсу Узала, говоривший про тигра: "Его тоже люди есть".

...В.С. Соловьев написал много работ о любви, красоте, совершенстве. Самая известная из них - статья "Смысл любви" [86]. После знакомства с ней становится понятным, почему появилась любовь на нашей планете.

Каждый из видов животных существует на Земле многие тысячи или даже миллионы лет. Но это означает, что существуют какие-то механизмы, обеспечивающие сохранение видов, несмотря на смертность индивидов. И вот какая закономерность намечается. Среди позвоночных наиболее примитивными являются рыбы. Они производят потомство в огромных количествах, выбрасывая в воду тысячи и тысячи икринок. У них нет никакой заботы о детях, о ближнем. Рыбы не знают своих детей, хищные мамы и папы частенько, и без зазрения совести, поедают свое же собственное потомство.

Пресмыкающиеся, или гады, гораздо менее многочисленны, но и они все же "кишмя кишат" (В.С.Соловьев цитирует Библию - "шерец ширцу" в еврейском оригинале: Быт. 1:20). У них есть и некоторые признаки влечения друг к другу. Птицы стоят на более высокой ступени развития, их потомство гораздо меньше численностью, зато взаимная привязанность бывает зачастую очень сильной. Наконец, у млекопитающих, у человека сохранение вида обеспечивается не числом рождающихся детей, а ярко выраженной любовью к своему потомству, заботой друг о друге.

Только любящий достоин человеком называться.

Кто живет, любви не зная, совершает святотатство [38, с. 52].

Литература

1. Александеры, Брайен и Черри. Имя надежды "Нунавут" // Северные просторы, 1993. № 11-12.

2. Аргентов. А. Очерки Нижнеколымского края // Сборник газеты "Сибирь". СПб., 1876.

3. Арсеньев В.К По Уссурийскому краю // Избранные произведения. Хабаровск, 1997. Т. 1.

4. Арсеньев В.К. Дерсу Узала // Избранные произведения. Хабаровск, 1997. Т. 1.

5. Арсеньев В.К. Лесные люди - удэхейцы // Избранные произведения. Хабаровск, 1997. Т. 2.

6. Безант А. Перевоплощение - это необходимость // Озарение. 1992. № 8-9.

7. Бергсон А. Два источника морали и религии. М., 1994.

8. Беретти Н.Н. На крайнем Северо-Востоке // Записки Владивостокского отдела Русского географического общества. Владивосток, 1929. Т. IV (XXI).

9. Билибин Н. Классовое расслоение кочевых коряков. Владивосток, 1933.

10. Билибин Н. Обмен у коряков. Л., 1934.

11. Биллингс И. Журнал или поденник, флотского капитана Иосифа Биллингса. 1785-1789 // Этнографические материалы Северо-Восточной географической экспедиции 1785-1795 гг. Магадан, 1978.

12. Богораз-Тан В.Г. Чукчи. Л., 1934. Ч. I. Л., 1939. Ч. II.

13. Богораз В.Г. Восемь племен. Хабаровск, 1991.

14. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000.

15. Борисковский П.И. О пережитках родовых отношений на Северо-Востоке Азии (юкагиры и коряки) // Советская этнография, 1935. № 4-5.

16. Брэм А.Э. Млекопитающие // Жизнь животных: В 3 т. М., 1992. Т. 1.

17. Бутурлин С.А. Отчет уполномоченного министерства внутренних дел по снабжению продовольствием в 1905 году Колымского и Охотского края мирового судьи С.А. Бутурлина. СПб., 1907.

18. В преддверии философии. Г. Франкфорт, Г.А. Франкфорт, Дж.Уилсон, Т. Якобсен. М., 1984.

19. Валишевский К. Иван Грозный. М., 1993.

20. Вениаминов И.Е. Записки об островах Уналашкинского отдела, составленные И. Вениаминовым. СПб., 1840. Ч. 2.

21. Верцман И. Жан-Жак Руссо. М., 1958.

22. Врангель Ф.П. Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому океану, совершенное в 1820, 1821, 1822, 1823 и 1824 г. экспедицией под начальством флота лейтенанта Ф.П. Врангеля. М., 1948.

23. Герцен А.И. Былое и думы // Соч.: В 2 т. М., 1986. Т. 2.

24. Геце И.Б. Краткий библейский справочник // Библия. США-Швеция, б/г.

25. Годвин В. О собственности. М., 1958.

26. Гондатти Н. Сведения о поселениях по Анадыру. Оседлое население реки Анадыра. Состав населения Анадырской округи // Записки Приамурского отдела Императорского Русского географического общества. 1897. Т. III. Вып. 1.

27. Григ Нурдаль. Долгие дни // Избранное. М., 1956.

28. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 1991.

29. Дарвин Ч. Происхождение видов. М., 1952.

30. Дарвин Ч. Автобиография // Происхождение видов. М., 1952.

31. Дарвин Ч. Происхождение человека и половой отбор // Соч. М., 1953. Т. 5.

32. Ди Браун. Схороните мое сердце у Вундед-Ни. Хабаровск, 1988.

33. Дьячков А.Е. Анадырский край // Записки Общества изучения Амурского края. Владивосток, 1893. Т. 2.

34. Дiонео. На крайнем Северо-Востоке Сибири. СПб., 1895.

35. Задорин В.И. Северное оленеводство. Магадан, 1979.

36. Измоденов А.Г. Лесная самобранка. Хабаровск, 1989.

37. История Сибири. Т. 2. Сибирь в составе феодальной России. Л., 1968.

38. Кайс ибн Аль-Мулаввах. Только любящий достоин человеком называться... // Любовная лирика классических поэтов Востока. М., 1988.

39. Каллиников Н.Ф. Наш крайний Северо-Восток. СПб., 1912.

40. Кент Рокуэлл. Гренландский дневник // Расмуссен Кнуд. Великий санный путь. Кент Рокуэлл. Гренландский дневник. Иркутск, 1987.

41. Кибер. Извлечение из дневных записок, содержащих в себе сведения и наблюдения, собранные в болотных пустынях северо-восточной Сибири, доктора Кибера // Сибирский вестник. СПб., 1824. Ч. 1.

42. Ключевский В.О. Дневники и дневниковые записи // Соч.: В 9 т. М., 1990. Т. IX.

43. Коган М. Оленеводство за границей // Советский Север, 1930. № 6.

44. Колесников М. Миклухо-Маклай. М., 1965.

45. Крашенинников С.П. Описание земли Камчатки. М.-Л., 1949.

46. Крашенинников С.П. Описание земли Камчатки // Колумбы земли русской. Хабаровск, 1989.

47. Кропоткин П.А. Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса. Пб.-М., 1922.

48. Кропоткин П.А. Этика. М., 1991.

49. Кучеренко С.П. Под пологом уссурийской тайги. Хабаровск, 1998.

50. Лебедев В.В., Симченко Ю.Б. Ачайваямская весна. М., 1983.

51. Линдблад Я. Человек - я, ты и первозданный. М., 1991.

52. Лопатин И.А. Гольды амурские, уссурийские и сунгарийские. Опыт этнографического исследования // Записки общ-ва изучения Амурского края Владивосток. отделения Приамурского отдела Русск. геогр. общ-ва. Владивосток, 1922. Т. 17.

53. Лосев А.Ф. Русская философия // А.И. Введенский, А.Ф. Лосев, Э.Л. Радлов, Г.Г. Шпет. Очерки истории русской философии. Свердловск, 1991.

54. Майдель Г. Путешествие по северо-восточной части Якутской области в 1868-1870 годах барона Гергарда Майделя // Приложение к LXXIV-му тому записок Императорской Академии наук. СПб., 1894. № 3.

55. Майдель, барон. Записка о народах, живущих в северо-восточной части Якутской и Приморской областей // Сборник трудов исследовательского общества "Saqua keskile" (Саха кескиле). Якутск, 1925. Вып. 1.

56. Мальтус Т. Опыт о законе народонаселения. Петрозаводск, 1993.

57. Маргаритов В. Камчатка и ее обитатели // Записки Приамурского отделения Императорского Русского географического общества. Хабаровск, 1899. Т. IV. Вып. 1.

58. Миссионерская деятельность покойного митрополита Иннокентия // Русский архив. 1879. № 7.

59. Мифы Древней Греции. Л., 1990.

60. Морган Л.Г. Лига ходеносауни или ирокезов. М., 1983.

61. Моуэт Ф. Люди оленьего края // Люди оленьего края. Отчаявшийся народ. Иркутск, 1988.

62. Моуэт Ф. Не кричи: "Волки!" М., 1993.

63. Моуэт Ф. Проклятие могилы викинга // Л Карлье. Тайна "Альтамаре". Ф. Моуэт. Проклятие могилы викинга. Саратов, 1993.

64. Нейман К.К. Исторический обзор действий Чукотской экспедиции // Известия Сибирского отдела Императорского Русского географического общества. 1871. Т. I. № 4-5.

65. Норденшельд А.Э. Плавание на "Веге". Л., 1936.

66. Олсуфьев А.В. Общий очерк Анадырской округи, ее экономического состояния и быта населения // Зап. Приамурского отдела Имп. Русского геогр. общ-ва. СПб., 1896. Т. 2. Вып. 1.

67. Панова В.Ф., Вахтин Ю.Б. Жизнь Мухаммеда. М., 1990.

68. Патканов С. Статистические данные, показывающие племенной состав населения Сибири, язык и роды инородцев (на основании данных специальной разработки материала переписи 1897 г.). СПб., 1912.

69. Плотников Н. Оленеводство. Чита, 1924.

70. Попов А.А. Материалы по родовому строю у долган // Советская этнография, 1934. № 6.

71. Пушкин А.С. Джон Теннер // Собр. соч.: В 5 т. СПб, 1994. Т. 5.

72. Раджниш, Бхагаван Шри. Дао: путь без пути. М., 1994. Т. 2.

73. Расмуссен Кнуд. Великий санный путь // Расмуссен Кнуд. Великий санный путь. Кент Рокуэлл. Гренландский дневник. Иркутск, 1987.

74. Реклю Э. Жизнь первобытных народов. Эскимосы и алеуты (иноиты). Б/м. Б/г.

75. Ренан Э. Апостолы. СПб., 1911.

76. Ренан Э. Жизнь Иисуса. М., 1991.

77. Ресин А.А. Очерк инородцев русского побережья Тихого океана // Известия Императорского Русского географического общества, 1888. Т. XXIV. Вып. 1.

78. Салин Ю.С. Иная цивилизация. Владивосток, 1996, 1997. Вып. 1-2.

79. Сарычев Г.А. Путешествие по северо-восточной части Сибири, Ледовитому морю и Восточному океану. М., 1952.

80. Свердруп Г.У. Плавание на судне "Мод" в водах морей Лаптевых и Северо-Восточного. М., 1930.

81. Семушкин Т.З. Встречи на краю света // Избр. Произв.: В 2 т. М., 1970. Т. 2.

82. Сергеев М.А. Некапиталистический путь развития малых народов Севера. М.-Л., 1955.

83. Сиэтл, вождь. Послание // Думая как гора. М., 1992.

84. Слюнин Н.В. Среди чукчей // Землеведение. 1895. IV.

85. Слюнин Н.В. Охотско-Камчатский край. СПб., 1900.

86. Соловьев В.С. Смысл любви // Русский Эрос или философия любви в России. М., 1991.

87. Солярский В.В. Современное правовое и культурно-экономическое положение инородцев Приамурского края. Хабаровск, 1916.

88. Судзуки Д. Основы Дзэн-буддизма // Дзэн-буддизм. Судзуки Д. Основы Дзэн-буддизма. Кацуки С. Практика Дзэн. Бишкек. 1993.

89. Тер-Акопян Н.Б. Послесловие // Морган Л.Г. Лига ходеносауни, или ирокезов. М., 1983.

90. Токарев С.А. Этнография народов СССР. М., 1958.

91. Толмачев И.П. По Чукотскому побережью Ледовитого океана. СПб., 1911.

92. Толстой Л.Н. Что такое искусство? // Собр. соч.: В 22 т. М., 1983. Т. 15.

93. Толстой Л.Н. Так что же нам делать? // Собр. соч.: В 22 т. М., 1983. Т. 16.

94. Толстой Л.Н. Рабство нашего времени // Не могу молчать! М., 1985.

95. Трифонов А. Заметки о Нижне-Колымске // Изв. Сиб. отд. Импер. Русского геогр. общ-ва. 1872. Т. 3. № 3.

96. Успенский П.Д. Искусство и любовь // Русский Эрос или Философия любви в России. М., 1991.

97. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М., 1998.

98. Фрэзер Дж.Дж. Золотая ветвь. М., 1980.

99. Фрэзер Дж.Дж. Фольклор в Ветхом завете. М., 1990.

100. Ходжер Анна. Встречаю жизнь // Михорангоари. Поклонение природе. Хабаровск, 2000.

101. Ходжер Анна. Поклонение Природе // Михорангоари. Поклонение природе. Хабаровск, 2000.

102. Шиллер Ф. В чем состоит изучение мировой истории и какова цель этого изучения // Собр. соч. М., 1956. Т. 4.

103. Шпенглер О. Закат Европы. Новосибирск, 1993.

104. Шульц Дж.В. Моя жизнь среди индейцев. Иркутск, 1989.

105. Элиаде М. Йога. Свобода и бессмертие. Киев, 2000.

106. Энгельгардт А.Н. Из деревни. 12 писем: 1872-1887. М., 1987.


http://salin.al.ru/nauka/tupik06.htm
Ответить